– Вообще-то странно все это… Вид у него был испуганный.
– Это тоже не моя проблема.
Но я еще раз проиграл тот разговор в голове: руки отца у меня на плечах, и как они сначала крепко стиснули их, а потом затрепетали, словно перья.
– А ты когда-нибудь пугался?
– Чего?
– Да чего угодно.
– Неа.
– Вообще никогда?
– Ну, если ты про войну, то такая уж штука война, согласен? Когда столько народу пытается убить тебя, то всякие мелочи уже не имеют значения. Копы. Прошлое. Даже смерть.
– А как насчет тюрьмы?
Я знал, что вопрос нечестный, но то же самое мог бы сказать и про все эти его рассуждения о мелочах и бесстрашии. Моя-то жизнь как раз и состояла из всяких мелочей. По-моему, Джейсон это понял, но я его тоже разозлил.
– Тюрьма – это совсем другое.
Он явно пытался закрыть обсуждение, но я уже устал быть младшим, опекаемым и оберегаемым – единственным, не нюхавшим ни битвы, ни взрослой жизни, ни затяжного прыжка ласточкой с высокого утеса.
– Но ты же боишься ее, – не отставал я. – Должен же ты хоть чего-нибудь бояться!
– Почему? Потому что ты сам чего-то боишься?
– Не в этом дело.
– Но ты ведь тычешь мне этой тюрьмой в рожу, тогда как ни хера про нее не знаешь!
– Только потому, что я видел тебя на дороге в тот день.
– Ты и понятия не имеешь, что именно видел.
– Я видел твое лицо, братишка, твое лицо!
Мой голос звучал слишком громко, и если б кто-нибудь спросил, мне пришлось бы сильно постараться, чтобы объяснить, почему хоть что-то из всего этого имело для меня такое значение, именно в этот день. Может, потому, что мой отец был испуган, а брат совершенно спокоен и безмятежен, или потому что тот утес высился сейчас прямо у нас над головами. Наверное, из-за мыслей о войне и окончании школы или из-за того, что Ченс уклонялся от призыва и не делал из этого секрета. Каковы бы ни были причины, мне очень хотелось разглядеть хоть какую-то часть самого себя за той броней, которую мой брат носил на себе с такой же легкостью, как какую-нибудь футболку. Если Джейсон и понимал эту мою нужду, то ему было на нее начхать. Его глаза были столь же тверды, а рот сжат все в ту же тугую линию.
– Ладно, греби уже отсюда, – произнес он. – Уплывай, мелкая рыбешка.
* * *
Расставшись с младшим сыном возле карьера, Френч хорошо понимал, какое чувство обиды оставил за собой. Но что он мог еще сделать? Пусть даже Джейсон и не был замешан в смерти Тиры – «прошу тебя, Господи, пусть он только не будет замешан!» – он все равно попадет в сферу внимания расследования и будет замаран сомнениями, рожденными его собственным гнилым выбором. Убийца, наркоман, зэк… Сколько людей удержались бы от уверенности в его виновности чисто по внутреннему убеждению? Френч практически не питал иллюзий на этот счет.
«О, вы слышали про Джейсона Френча?»
«Про войну?»
«Про наркотики?»
«Говорят, он убил сотни людей…»
Шарлотт – большой город, хотя и не слишком большой. Люди все про тебя знают, или думают, что знают, или считают, что у них есть на это право. Гибби будет вымазан той же кистью. Как и Габриэла.
Но это было еще не самое худшее, даже близко не самое худшее.
«Господи, Гибби тоже ее знал!»
«Его хороший сын…»
«Его младшенький…»
Дела об убийстве регулярно затрагивают ни в чем не повинных людей. Ему уже доводилось такое видеть: тюрьма, вдребезги разбитые человеческие жизни… Одно лишь мельчайшее подозрение способно завалить привычный мир набок.
– Черт бы тебя подрал, Джейсон! Разве нельзя хотя бы раз в жизни подумать? Разве нельзя принять, черт возьми, правильное решение?
Может, это было и несправедливо, но Френч и понятия не имел, как его старший сын проводит дни и ночи. Употребляет ли он до сих пор наркотики? Если да, то где он их берет и у кого? Склонен ли он к насилию? Совершает ли преступления? Откуда он берет деньги? Как он живет? Доходящие от коллег слухи намекали, что Джейсон может быть замешан во что-то крупное. В торговлю оружием, к примеру. Или в организованную преступность. Единственным непреложным фактом оставалось то, что минуты складываются в часы, часы в дни, а дни – в привычный уклад жизни. Такова была простая математика, скрывающаяся за любым плохим делом, над которым ему доводилось работать. Одно неправильное решение. Один шаг не в ту сторону. И после этого идешь тем путем, с которого уже никак не свернуть.
Френч позволил себе эти секунды – эти тяжелые, темные моменты тоскливого раздражения и сомнений, – а потом посадил эмоции под замок. Он уже выцыганил себе пару-тройку часов.
«Этого мало…»
Отправившись первым делом в дом на углу Уотер и Десятой, он нашел все тех же двоих парней на диване, по уши в куриных крылышках и пиве. Никто из них не видел Джейсона уже несколько дней.
– Он все еще платит аренду?
– За два месяца вперед уплачено, нальником.
– Но здесь не ночует?
– Деньги есть деньги – мне по барабану, где он спит.
– Есть какие-то мысли, где я могу его найти?
– У этого человека есть дамы.
– Кто, сколько и где?
– Да побольше, чем у нас с вами, – вот и все, что я могу сказать.
Ноги парня взлетели на кофейный столик, и Френч наконец позволил себе обвести глазами комнату. Воздух пропах горелым жиром, табачным дымом и пролитым пивом. В телевизоре Мухаммед Али
[15] самозабвенно молотил какого-то другого бойца.
– А как насчет женщины по имени Тира?
– Тира Норрис… – Один из парней покачал головой. – Рядом с этой телкой его точно не будет…
– Только не после того, как все обернулось.
Френч сразу оценил эту ремарку, переводя внимательный взгляд с одного на другого.
– В каком это смысле?
– А в том, что сцена тут была что надо, мужик.
Оба покачали головами, прихлебывая пиво и наблюдая за Али. Понадобилась минута, чтобы добраться до подробностей, но стоило им разговориться, как оба с удовольствием и перебивая друг друга погрузились в описание разбитого «Мерседеса» и Тиры в грязи – как она орала и выхватила пистолет, и как юбка у нее постоянно задиралась с одного бока. Френч поднял руку, чтобы немного замедлить темп.
– Повторите последнюю часть.
