– Ничего из этого не справедливо, сынок… Несправедливо, что погиб Роберт, или что Джейсон изменился так, как мы это видим. Несправедливо, что твоя мать настолько переживает, или что все это ложится на твои плечи. Просто имей дело со мной. И держись подальше от Джейсона – по крайней мере, какое-то время.
– Он – мой брат.
– Я это знаю, но есть кое-что насчет Джейсона, чего ты не знаешь.
– Что именно? Что он употреблял наркотики? Что он убивал людей на войне?
Отец нахмурился и внимательно посмотрел на дверь, куда менее уверенный в себе, чем обычно.
– Три-четыре дня, только и всего.
– Ты должен был сказать мне, что он вернулся!
– Ты злишься. Я это понимаю. Но мне все равно нужно твое обещание.
– Я не могу тебе его дать.
– Даже ради матери?
– Даже ради тебя.
Я уставился ему прямо в глаза, а он уставился на меня в ответ. В конце концов на этом он меня и оставил – в молчании, которое говорило об отцах, сыновьях и трудной правде. Я не мог повернуться спиной к Джейсону – только не после потери Роберта.
По-моему, отец это понял.
А может, даже одобрил.
* * *
Остановившись в десяти футах от двери, Френч вновь задумался о своих сыновьях, какими они были до войны: о Роберте, с его добродушной улыбкой и тихой отзывчивой натурой, и о Джейсоне, который мог быть язвительным, блистательным, а иногда и жестоким. С самого начала Гибби явно склонялся к Роберту, но куда больше походил на Джейсона, чем сам был готов признать. Он обладал теми же проницательностью и самосознанием, тем же острым умом. В сердце у Гибби, естественно, хватало места для всех, и это было единственной причиной, по которой он уже столько лет уступал совершенно безумным требованиям своей матери. Никаких девушек. Никаких занятий спортом.
– Черт возьми, Габриэла!
Рациональность не имела абсолютно никакого отношения к ее помешанной на опеке натуре. Первым призвали Роберта, а Джейсона эта участь миновала лишь потому, что тот родился на две минуты позже полуночи, из-за чего старшие оказались близнецами с разными днями рождения. Габриэла прорыдала весь день, когда Роберт отправился во Вьетнам, и весть о его гибели сломала ее окончательно. Он был первенцем и любимчиком. Габриэла никогда этого не признала бы, но ее крики сквозь слезы в темноте в ту ужасную ночь все еще отравляли воспоминания Френча.
«Это должен был быть Джейсон!»
«Это должен был быть он!»
Он уже пытался удушить в памяти эти слова, но все равно помнил, вплоть до этого дня, как они тогда разносились по дому. Как скоро после этого Джейсон завербовался в морскую пехоту?
Через два дня?
Через три?
Френч глубоко вздохнул и с силой потер руками лицо, которое показалось ему чужим и грубым у него под ладонями. Оттолкнувшись от стены, он направился к двери своей с женой спальни и заглянул внутрь. Габриэла лежала в кровати на боку. Тихонько прокравшись мимо нее, он вытащил из комода табельный пистолет и значок.
– Ты куда-то собираешься? – Она перекатилась на спину, шурша простынями.
– Я тебя разбудил?.. Прости. Давай спи дальше.
– Гибби уже в постели?
– Уложен, укрыт, подоткнут.
– А ты куда?
– На вызов, – сказал он. – Это займет какое-то время.
– А сколько сейчас времени?
– Не очень поздно. Давай спи.
Френч поцеловал ее в щеку, и она опять повернулась на бок, показав изгиб высокого плеча и копну волос. Ему стало стыдно за вранье, но если б Габриэла узнала его истинные намерения, сразу последовали бы упреки и слезы – тогда она вообще не смогла бы заснуть.
Выйдя из дома, Френч скользнул за руль и следовал по узкой двухполосной шоссейке, пока не оказался на региональной автостраде, ведущей в Шарлотт. Будучи городским копом, он всегда немного стыдился того, что живет на выселках, но в первую очередь он был отцом, а городская жизнь с каждым годом падала все ниже и ниже. Было бы легко винить во всем войну, но перемены казались куда более фундаментальными. Людей уже не волновало, что творится вокруг, как некогда. Они просто покрепче запирали свои двери и отводили взгляды от улицы. Соседи все меньше доверяли друг другу, и никакой любви к копам. Так стало после расстрела в Кентском государственном, по крайней мере, после расовых волнений в Нью-Йорке и Уилмингтоне, бунте в «Аттике», взрыве в Висконсине
[4]… Даже в таком маленьком городе, как этот, – всего полмиллиона жителей, – Френч навидался того, что до сих пор и представить себе не мог: не просто протестов и бунтов, но и сжиганий лифчиков
[5] и флагов, не говоря уже о взрывном росте бездомности, бедности и потребления наркотиков. Для незамыленного глаза проблема была крупнее, чем просто разваленные семьи и оборванные дружеские узы или даже разваленные и порванные в клочья города. Страна была ранена и страдала от боли. «Разделена» – разве это слишком сильное слово?
Оказавшись в пределах городской черты, Френч двинул мимо жилых комплексов и торговых зон в деловой центр, где вырастали здания по двадцать и тридцать этажей, а тротуары были полны народу. Рестораны переполнены, равно как ночные клубы и бары. По четырехполосной главной улице медленно курсировали автомобили, прежде чем развернуться и проделать это снова. Его интерес заключался в основном в том, чтобы просто миновать ее, но множество опытных настороженных глаз все равно находили его тяжелый седан, словно на борту было крупно написано «коп».
Углубившись в город, на подъезде к полумильному отрезку заброшенных фабрик, построенных в конце восьмисотых годов, Френч замедлил ход. Городские власти уже пытались вдохнуть в этот район новую жизнь, в порядке эксперимента перестроив часть зданий в жилые комплексы и кондоминиумы, но ожидаемого наплыва хозяев и съемщиков квартир так и не произошло. Строения вокруг в основном пустовали. Здесь была пара-тройка ночлежек, студии неудавшихся художников, кое-какие промышленные склады. Здание, которое ему требовалось, располагалось на дальнем углу наихудшего квартала, так что подкатил он потихонечку и вышел из машины на некотором расстоянии от него. Между редкими уличными фонарями разливалась непроглядная тьма, и лишь там, где на погрузочных платформах и растрескавшихся бетонных крылечках кучковались какие-то ханыги, поблескивало битое стекло и тускло светились огоньки сигарет.
