Джейсон выпрямился, тяжело дыша. Все висело на волоске. Еще минута, и у него просто не осталось бы сил.
«Выбей из равновесия».
«Уничтожь человека».
Это было принятое еще ночью решение: разозлить Икса, превратить гнев в ярость, а ярость – в пренебрежение. Это был единственный путь, который оставался у Джейсона, так что он принимал удары, терпел боль – и все это ради чего?
Ради этой четверти секунды.
Ради этого короткого мига.
Джейсон вытащил из камеры стул, нашел бутылку вина и стал ждать, не утонет ли Икс в своей собственной рвоте, прежде чем живительный цвет вновь вольется в его глаза. Даже подумывал слегка помочь ему в этом – целых десять секунд был чертовски близок к этому.
Когда Икс сумел сфокусировать взгляд, то обнаружил Джейсона на стуле, с полупустой бутылкой.
– Я знал это, – прохрипел он. – Я был прав…
– Насчет чего?
Но Икс ничего не ответил. Он был слишком занят тем, что истекал кровью и безостановочно кивал, вытирая слезы, которые выглядели как следы радости.
* * *
Для начальника тюрьмы Уилсона окружающий мир давным-давно прекратил свое существование, чтобы иметь хоть какой-то смысл. Его кабинет? «Да на черта он вообще сдался?» Его ответственность? Будущее? Как давно его жена в последний раз касалась его руки или просто улыбалась ему? Или когда его сыновья называли его словом «отец»?
«Мог ли Икс на самом деле отдать концы?»
Естественно, его могли физически убить, но какие меры предосторожности он предпринял? Человек это не только сумасшедший и до мозга костей порочный, но и баснословно богатый. У него адвокаты, наемники и один бог знает кто еще. И только Богу известно, что произойдет, если Икс умрет раньше намеченного срока.
– Простите, сэр… – В открытой двери появилась секретарша начальника. – Служба приема посетителей по-прежнему ждет ответа, и еще раз звонил врач. Вообще-то я думаю, что вам надо туда сходить.
– Хорошо.
Уилсон поднялся из-за письменного стола, все еще словно весящий тысячу фунтов. У его секретарши имелись собственные мысли по поводу Икса – как и у большинства остальных, – но лишь немногие по-настоящему понимали, что за чудовище обосновалось в тюремном подвале: те, кто заплатил свою цену и с тех пор жил в постоянном страхе. Застегнув куртку на все пуговицы, начальник тюрьмы направился в подвал под камерами смертников. В самом низу лестницы стояли два охранника.
– Состояние? – спросил он.
– У него врач. Он в сознании.
– Настроение?
Охранник посмотрел на своего напарника, после чего пожал плечами.
– Я бы сказал, что вид у него весьма довольный.
Это не имело для начальника никакого смысла. Икс никогда еще не терпел поражение в схватке – только не таким образом.
– Стойте здесь, – распорядился Уилсон. – Никого не впускать и не выпускать, пока я не скажу.
«Три дня до того, как этот гад наконец умрет…»
Три дня – это довольно короткий срок, но Брюс Уилсон никогда не был храбрым человеком. После того первого нападения на жену он планировал удариться в бега, прихватив с собой всю свою семью, и молить Бога, чтобы никогда больше не видеть Икса. И вроде бы тщательно обо всем позаботился: билеты покупал за наличные и через подставных лиц, приготовившись бросить все, кроме тех, кого любил…
И все же каким-то образом Икс узнал.
«Насколько я помню, – как бы вскользь произнес он тогда, – вы откуда-то с Юга…»
«С Миссисипи. Из дельты
[46]».
«И с каких же пор ваше семейство обитало там?»
«Да с каких-то совсем уж незапамятных времен».
«Тогда я могу заключить, что вы наверняка знакомы с жестокой и некогда общераспространенной практикой отучать беглых рабов вновь ударяться в бега?»
«Вы имеете в виду?..»
«Да, сломанные лодыжки и разбитые колени, подрезанные сухожилия и ампутированные ступни – варварство, конечно, но до Гражданской войны подобные методы были вполне в порядке вещей…»
«Что-то я не понимаю…»
«Нисколько не сомневаюсь, что понимаете».
А потом Икс положил на стол копии авиабилетов начальника.
Из Шарлотта в Атланту.
Из Атланты в Сидней.
Уилсон мало что помнил из того, что произошло после, – только что во весь дух помчался домой и первым делом услышал крики своего младшего сына. Они были в кухне – вся его семья, но в памяти остались лишь какие-то странные обрывки этой сцены: рулон линолеума в углу, открытая бутылка вина, запах подгоревшей еды… Как ни пытался, никак не мог припомнить лицо жены или своего старшего сына, хотя они оба были там. То, что разбило его сердце тогда, а потом до изнеможения преследовало его каждый божий день, был вид его младшего сына, тогда еще младенца – а на самом деле его крошечных ножек с покрытыми кровавой коркой коленями, загнутых под совершенно невероятными углами.
Задохнувшись при этом воспоминании, начальник тюрьмы двинулся по коридору к камере, где над койкой склонялся тюремный врач, зашивая рассечение над глазом Икса. Делая вид, будто совершенно спокоен, Уилсон сухо поинтересовался:
– Ну, как он?
Доктор коротко хмыкнул, не отрываясь от работы.
– Небольшое сотрясение и около сорока швов. Ну давайте, покажите ему свои зубы!
– Заканчивай штопать и проваливай! – Если Икс и испытывал боль, то никак этого не показывал. Поерзав на кровати, он приподнялся над подушкой и переплел пальцы на груди. – Как там ваша семья?
Моментально охваченный диким приступом паники, начальник попытался скрыть ее, сделав вид, будто наблюдает за врачом, который собрал свои принадлежности и вышел.
– Да вроде всё в порядке, – сказал он.
– А младшенький? – продолжал Икс. – Тревор, насколько я помню… Как там юный Тревор?
«Три дня, и всё», – подумал Уилсон, но на сей раз не сумел скрыть гнева.
– Хромота все еще беспокоит его. Боль так и не проходит.
– Вы, наверное, считаете меня без нужды жестоким…
Начальник выпрямил спину, в кои-то веки решив проявить твердость.
– Да, считаю.
– А если б я пожелал выразить вам чувство благодарности или сожаления? Если б я сказал вам это, вы бы мне поверили?
