– Спокойно, па. Мы просто проговариваем то, что обязательно нужно проговорить. – Его взгляд становился все более тяжелым, он плотно прижался спиной к задней стенке кабинки.
– Послушайте, Дарзелл… – Бекки потянулась к его руке, и то, что я увидел в ее глазах, было истинным пониманием и сочувствием, словно эта война тоже была для нее сугубо личным делом. – Мы просто пытаемся помочь. Вот и всё.
– И вы думаете, он знает, кто убил эту девушку?
– Да, думаем.
– И вот в этом-то ваша главная проблема. – Дарзелл выдернул руку, но мягко. – Этот человек любит свои секреты. Я тут не при делах.
– Зато я при делах, – произнес я. – Он делает это ради меня.
– Почему?
– По-моему, он защищает меня. «Плохие люди», – сказал он мне. В тюрьме или за ее пределами, я так и не понял. Он сказал мне, что они способны навредить мне, только чтобы добраться до него.
– Ты многого не знаешь, – сказал Дарзелл.
– Я знаю, что окружной прокурор хочет казнить человека, который спас вам жизнь.
– Ну пожалуйста, Дарзелл! – добавила Бекки.
Но тот не сводил глаз с меня.
– Один мой брат уже погиб на войне, – сказал я ему. – Джейсон – это все, что у меня осталось. А значит, я уже в том дерьме, про которое вы только что говорили.
Без тени улыбки Дарзелл побарабанил пальцами по столу. Наконец он поднял взгляд на своего отца, и тот кивнул.
– Это правильная вещь, сынок.
– Ладно, – медленно произнес Дарзелл. – Расскажу тебе то, что знаю. Это займет некоторое время, и мне нужно сделать это по-своему. Так что не перебивай. Не задавай вопросов. Если понадобится к чему-то вернуться, можем сделать это позже – хотя, если честно, мне хотелось бы обойтись без этого.
Дарзелл все-таки принял решение, которое его явно не радовало, но был теперь куда больше расположен к разговору и, пока прикуривал вторую сигарету, выглядел уже несколько раскрепостившимся.
– Джейсон – герой, самый настоящий герой, и любой морпех, который знает его историю, скажет тебе то же самое. Две полные боевые командировки и большая часть третьей. Но кончилась она плохо. Военная тюрьма, увольнение с лишением всех прав и привилегий… Это то, что видит большинство людей, так что с этого я и начну, а потом мы вернемся к остальному. Годится?
– Еще как.
Дарзелл удовлетворенно кивнул.
– Когда-нибудь слышал про Сонгми?
– Вы имеете в виду ту бойню?
– Да, ту жуткую резню.
Он покосился на Бекки, но она тоже знала про Сонгми. Почти все знали. В шестьдесят восьмом группа американских солдат уничтожила пятьсот мирных обитателей этой маленькой деревушки, и даже на тот момент это массовое убийство рассматривалось как наихудшее зверство всей вьетнамской войны. У них не было никаких причин для этих убийств – они не обнаружили в этой деревне вооруженных вьетконговцев, не встретили абсолютно никакого сопротивления, – но все равно в течение того дня группа американских солдат систематически убивала ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей – взрывала их гранатами, накрывала залпами из гранатометов, выстраивала их в канавах и расстреливала в упор. Младенцев. Беременных женщин. Все, что двигалось, дышало или ползало. Потом предпринимались массированные попытки замять эту бессмысленную бойню, за которыми последовали слушания в Конгрессе, суд, всенародное негодование…
Дарзелл достаточно ясно выразился насчет вопросов, но я просто не смог удержаться.
– В Сонгми отличилась армия Соединенных Штатов. Джейсон был морпехом.
– Совершенно верно, но Вьетнам – это просто огромная, бесконтрольная, уродливая масса войны. – Дарзелл выпустил струю дыма, а потом уставился на меня этими своими жесткими, карими, солдатскими глазами. – Думаешь, Сонгми было единственным местом, в котором происходили подобные зверства?
30
Дарзелл оказался прав в одном. Рассказ потребовал времени, и, выслушав его, даже в теплом солнечном свете я чувствовал себя совершенно выбитым из колеи, скованным и переполненным благоговейным страхом. А еще мыслями о своем брате – о том, что он сделал…
– Может, на сей раз я сяду за руль?
Бекки взяла у меня ключи, и я оглянулся на зал бильярдной, прищурившись на ярком свете. Дарзелл был по-прежнему внутри, но его отец немного постоял возле открытой двери, одарив меня долгим взглядом и мрачным взмахом руки, прежде чем шагнуть обратно в полутьму.
– Ну пошли, мой хороший.
Бекки отвела меня обратно к машине, усадила на пассажирское сиденье. Даже за рулем она оставила меня одного – словно бы понимала, какого рода мыслительный процесс мне требовался, чтобы уложить в голове такое великое множество деталей и то, как хитроумно они цеплялись друг за друга.
– Это несправедливо, – наконец произнес я.
– Да, несправедливо.
– Я вообще его не знаю. Не думаю, что кто-то вообще знает.
– Хочешь поговорить об этом?
А я все мысленно прокручивал кино, которое Дарзелл только что вложил мне в голову, – немой хроникальный ролик с телами на переполненной кровью реке, со всеми этими мертвецами и с теми, кто все-таки остался жив.
– Почему Джейсон мне ничего не говорил? Господи, Бекки! Почему он никому из нас так и не рассказал?
– Не знаю. А хотела бы знать.
– Хотя это многое объясняет. Наркотики. То, какой он.
– Ты собираешься сказать ему?
– Что я знаю правду? Не знаю. У меня такое чувство, будто голова сейчас взорвется.
– Просто дыши, хорошо? Вдох, выдох, как следует и поглубже…
Прикрыв глаза, я сделал то, как она просила. А когда открыл их опять, то совершенно не представлял, где мы находимся.
– Погоди-ка. Куда мы едем?
– Ты ведь доверяешь мне?
– Доверяю.
– Вот и доверься.
Бекки показала мне спокойные глаза и едва заметную улыбку, так что я стал смотреть на проплывающий мимо город, размышляя обо всех этих копах, репортерах и прокурорах и повторяя про себя: «Они тоже не знают его, никто из них ни хера не знает…»
Через десять минут я понял, где мы. Заброшенная скобяная лавка. Знакомый полуразвалившийся дом.
– Мы едем к тебе?
Она одарила меня еще одной мимолетной улыбкой, но проехала мимо своей улицы, свернув на следующей и подрулив к обочине у пустыря напротив старых маленьких домиков на противоположной стороне дороги.
Повела меня на пустырь. Перебравшись через уцелевший фундамент давно снесенного дома, мы стали спускаться вниз по крутому откосу берега и долго продирались сквозь высокие, по пояс, заросли плюща, пока не появились деревья и над головой не повисли побеги дикого винограда. Бекки потянула меня глубже в лес и, когда мы достигли ручья, повернула вдоль берега, раздвигая плети вьюнков, пока не открылось все то же озерцо с глубокой чистой водой.
