– А что насчет твоей матери?
Отец повысил голос, наверняка по давней привычке. Моя мать была рычагом, который всегда срабатывал.
– Я уже не ребенок.
– С моей точки зрения, еще какой ребенок!
– Я понимаю, что ты чувствуешь именно так. Но все же позволь мне изложить проблему с моей точки зрения. – Я уставился на него, холодный, как дно пещеры. – С того времени, как научился говорить, я только и слышу от тебя: «Первым делом – семья». Первым делом семья, и уже потом вера, доверие, любовь и все остальное. Это были хорошие годы и хорошие уроки.
Я встал и посмотрел на него сверху вниз, переполненный всем тем, что хотел сказать: что мой отец вечно колебался, не способный занять ту или иную сторону, и что моя мать постоянно оказывалась на противоположной от нас стороне, где бы ни оказывались мы, и что такая штука, как доверие, никогда не лежала в основе основ этого дома. Было и другое, о чем мне хотелось бы сказать, – вроде предостережений Джейсона относительно опасных людей и того, что я узнал про его время, проведенное во Вьетнаме, и как это объясняло, кем он стал и почему он таким стал. А еще, что Джейсон знает, кто убил Тиру, что он пытается защитить меня, и что знает куда больше, чем копы, которые считают себя большими умниками. Мне надо было сказать отцу все это, но я не стал.
Он должен был поверить в Джейсона.
Должен был поверить с самого начала.
Оказавшись у себя в комнате, я сразу запер дверь. Места тут было немного, но я неустанно расхаживал из угла в угол, размышляя про Вьетнам, Джейсона и своего отца – гоняясь за мыслями, как собака гоняется за собственным хвостом. Бросившись на кровать, я представил себе прыжок Роберта с Чертова уступа – крест его тела, словно приколоченный к этому высокому бледному небу. Но даже он оказался чересчур мягок для этой войны.
А вот Джейсон…
Еще в свой самый первый год во Вьетнаме, с первого же дня он угодил в самую гущу боевых действий, по тылам не отсиживался: глубоко законспирированная разведка, поиск и уничтожение, вылазки за линию фронта и государственные границы… В этот первый год Джейсон был повышен в звании прямо в боевой обстановке, заработал два «Пурпурных сердца» и «Серебряную звезду». Дарзелл достаточно ясно выразил свои чувства по этому поводу.
«Люди о нем уже даже тогда говорили…»
А вот мы про это ни черта не слышали.
Хотя Джейсон, судя по всему, произвел впечатление на каких-то важных людей, поскольку когда ему продлили контракт на следующую командировку, то приписали к экипажу бронекатера под командованием мастер-чифа
[51] подразделения «морских котиков». Кроме Джейсона, в состав экипажа входили полковник южновьетнамской армии с приданными ему тремя южновьетнамскими же десантниками. Главной задачей этой шестерки были поиск и спасение подбитых пилотов в демилитаризованной зоне. За первые шесть месяцев они спасли одиннадцать американцев, в том числе лейтенанта морской пехоты с пулей в легких и обеими перебитыми ногами. Под плотным огнем Джейсон вытащил его из разбитого реактивного самолета и целых четыре мили тащил сквозь густые джунгли, и сам получив две пули за свои труды. В итоге – второе «Пурпурное сердце» и «Военно-морской крест». Никто из нас об этом тоже не знал, но Дарзелл тогда испытал чувство обиды за друга.
«Это должна была быть “Медаль Почета”! Спроси у любого морпеха».
Никто не мог подвергнуть сомнению решимость и храбрость моего брата. Получал он и другие благодарности и награды. У Дарзелла на этот счет имелись и другие истории.
Но все остальное…
То, что произошло потом…
Я поднялся с кровати, слишком взвинченный, чтобы удержать голову на подушке. Комната по-прежнему оставалась тесной коробкой, но я все равно продолжал расхаживать взад и вперед.
А что еще я мог сделать?
Если серьезно.
31
Икс велел привести Джейсона в подвал, и в глазах его светилось нетерпение, когда молодой человек вошел в камеру. Это была последняя камера в ряду – та, в которой он хранил свои завершенные полотна. Десятки их висели на уровне глаз; еще сотни были стопками расставлены по стенам.
– О, Джейсон… Я хочу тебе кое-что показать. – Он вытащил один из холстов из стопки остальных. Это был портрет Джейсона: пристальный взгляд за прядями темных волос, лицо побито и в синяках, но тем не менее полно решимости. – Я назвал эту картину «Несокрушимая душа». Это то, что я вижу в тебе, когда мы деремся.
Джейсон едва переборол внезапный наплыв эмоций, оказавшихся неожиданными даже для него самого. Картина была… слишком интимной.
– Это в глазах, – сказал Икс.
Для Джейсона, смотрящего в нарисованные глаза, это было все равно что заглядывать в нечто некогда хорошо знакомое, ужасное и теперь почти чужое – в ту часть себя, которую он предпочитал держать наглухо закрытой. То, что человек вроде Икса сумел так идеально ее запечатлеть…
– Убери, пожалуйста.
– Что, не нравится?
– Пожалуйста. Если не трудно. – Икс был вроде удивлен и даже обижен, но Джейсона это не волновало. – Когда я отсидел свой срок, ты сказал, что я свободен, что ты больше не будешь вмешиваться в мою жизнь.
– Да, и вправду сказал. – Икс прислонил картину к стене. – Но у меня осталось так мало времени в этом мире…
– Не пойму, какое это имеет отношение ко мне.
– Считаные часы, Джейсон, всего несколько дней – вот сколько мне сейчас отмерено. Неужели так трудно представить, что я желал бы провести это время с человеком, которым восхищаюсь? Нет нужды отвечать, естественно. Я вижу, насколько тебя разгневал – это и вправду эгоистичное желание, но ты должен быть польщен. Я сказал «польщен», поскольку то, что я вижу в тебе, я вижу и в себе. Я – социопат, разумеется, а ты – нет; но когда весь мир забудет, ты будешь помнить.
– И это как раз то, чего тебе хотелось бы?
– Самая лучшая эпитафия – это та, что высечена в человеческой душе, а не на бездушном камне.
– Эпитафия?! – Джейсон не сумел скрыть гнева.
Икса это ничуть не тронуло.
– Эпитафия… In memoriam… – Он безразлично пожал плечами. – Когда наступит время, я хочу, чтобы ты был там – достойный восхищения человек в роли свидетеля. Я попросил начальника Уилсона все устроить.
– И ты сделал все это, чтобы я смог попасть в свидетели твоей казни?
– Я не оставлю этот мир, окруженный жалкими овцами, совсем один. Последним, что я хочу видеть в жизни, – это твое лицо. Как я уже сказал, ты должен быть польщен.
Икс улыбнулся, словно они наконец пришли к согласию, но Джейсон испытывал совершенно иные чувства. Гнев. Потерю. Каким же он был слепцом!
