– «Что бы твой брат ни совершил во Вьетнаме»! – Я бросил ему эти слова назад. – Ты ведь читал это личное дело из Министерства обороны. Туда включены условия увольнения Джейсона?
– Да, сынок. Включены. Как бы там ни было, но твой брат чуть не убил старшего по званию. Военные предложили ему выбор: либо десять лет в Лейнсворте, либо позорная отставка с подписанием неразглашаемого соглашения. Люди хотели прикрыть себе задницу. Я понимаю это. Я не одобряю этого, но после скандала с Сонгми понимаю необходимость таких действий. Антивоенные настроения все сильней. Еще одна бойня. Еще одно грязное пятно на репутации страны…
– Дело не в антивоенных настроениях.
– Так говорится в деле.
– А там говорится, кто именно командовал тем взводом?
– Фамилия изменена…
– Лотнер, лейтенант Джон Джи Лотнер.
– Лотнер? – Рот моего отца дважды открылся и закрылся, прежде чем он смог продолжить. – Нет ли такого генерала Лотнера в Вестморлендском штабе?
– Это заместитель командующего по наземным операциям.
– Родственник?
– Отец и сын. И все еще хуже.
Отец прикрыл глаза, но я не смягчился.
– Им требовалось время, – сказал я. – Чтобы решить, в каком свете выставить все эти убийства. Что делать с Джейсоном. Они семь недель неофициально держали его неизвестно где. Обдалбывали наркотиками. Морфином. Если б не мастер-чиф, то наверняка попросту бы убили его. Но у того нашлись хорошие знакомые в высших сферах. – Я встретился взглядом с отцом и вызывающе смотрел на него, пока он не сморгнул. – Так что вместо этого они превратили Джейсона в нарика. Подсадили его на иглу и отправили домой.
– Кто еще про это знает?
– Про наркотики? Понятия не имею. Все же остальное, похоже, совершенно не секрет для любого морпеха.
Отец показал мне спину, и мне оставалось лишь догадываться, какие мысли крутились в тот момент у него в голове. Чувствовал ли он вину или стыд? Потому что лично я их еще как чувствовал. А как насчет сожаления? Никто из нас не оказался рядом с Джейсоном, когда он вернулся домой с войны подсаженным на наркоту, притихшим и полным горечи. Но мой отец хотя бы спросил у него, почему? Разве это не его дело? Разве это не дело моей матери? Или не мое?
– Дашь мне несколько минут? – попросил отец.
Я сказал, что да, и оставил его в своей комнате.
А на полпути к кухне услышал, как звонит телефон.
35
Начальник Уилсон встал рано, принял душ, побрился и оделся. Это был особенный день, вслед за которым предстоял день еще более знаменательный.
– Двадцать четыре часа. Может, чуть больше.
Он произносил эти слова в зеркало, пока его пальцы трудились над завязыванием темного галстука виндзорским узлом. Костюм был коричневым. Равно как и туфли. Выходило мрачновато, поэтому начальник тюрьмы вставил в лацкан пиджака свежую розу, которую срезал во тьме небольшого садика рядом с домом. К полудню лепестки ее начнут опускаться. А потом – закручиваться и высыхать, и он может отмечать время по этим лепесткам, все с более легким сердцем по мере того, как они будут вянуть, съеживаться и умирать. Думая про Икса, Уилсон расправил цветок и тихо промычал себе под нос:
– Превосходно.
Вот какой теперь станет его жизнь. Икс умрет, и семья начальника тюрьмы вновь обретет сердце и душу. Они будут путешествовать, будут понемногу исцеляться. Со временем найдут себе место, чтобы начать все сначала – во Франции или, может, в Италии, – какое-нибудь высокое, продуваемое всеми ветрами место с видом на Средиземное море.
Но для начала надо пережить этот день.
– Последний день.
Важно поклонившись своему отражению в зеркале, начальник выключил свет в ванной и тихо двинулся по все еще спящему дому. Возле двери спальни заглянул внутрь, чтобы посмотреть на жену. Она знала лишь, что на следующий день Икс умрет, – ничего не знала ни про деньги, ни про новую жизнь, которые те им обеспечат. Уилсон хотел преподнести ей сюрприз этой новостью, сделать красивый жест. Может, она посмотрит на него так, как смотрела когда-то. Может, ее глаза опять заискрятся.
Более полный решимости, чем когда-либо, начальник тюрьмы вынес свое тяжелое сердце на легкий, сладкий воздух идеального рассвета. Автомобиль завелся с полуоборота. Поездка была полной раздумий, но приятной. Подъехав к тюрьме, он миновал пост охраны и был пропущен за бронированную дверь в подземный паркинг под административным зданием. Гараж был маленький – всего восемь парковочных мест, – и дозволялось пользоваться им лишь немногим. Один из таких людей уже поджидал его там.
– Начальник…
Уилсон, нахмурившись, запер машину.
– Капитан Рипли… Какие-то проблемы?
– Ну, не совсем проблемы… Хотя есть кое-что, о чем вам следует знать.
– Пошли со мной.
В столь ранний час подвальные коридоры были пусты, и начальник прекрасно знал, что Рипли не станет поднимать никакие важные вопросы, пока они действительно не окажутся наедине. Оба вынесли слишком уж много тяжелых уроков, чтобы давно понять, чем может быть чревата неосмотрительность. Икс далеко не случайно умудрялся так много лет жить так, как он жил. Один лишь Уилсон не мог гарантировать те свободы, которыми наслаждался Икс. Никакой начальник тюрьмы не смог бы. И если какой-нибудь охранник вдруг не к месту распускал язык, то расплачивался за это дорогой ценой. Равно как и заключенные. Даже обычные слухи беспощадно подавлялись, и когда тюрьму впервые посетил репортер, вздумавший поднять тему фаворитизма и взяточничества, он исчез так же тихо, как садится солнце. Второй журналист, который появился шесть месяцев спустя, не прожил после этого и недели. Никто не знал, сколько у Икса информаторов в тюрьме и сколько наемников работают на него за пределами ее стен. А вот сам он был в курсе почти всего и почти до всего мог в любой момент дотянуться.
Рипли выждал, пока они не оказались в коридоре, потом сказал:
– У Икса уже было четверо посетителей.
– Четверо? – Начальник замер, не успев сделать следующий шаг.
– Что-то я по этому поводу нервничаю.
Это и начальника заставило занервничать. Выживать в компании Икса означало понимать Икса.
– У него никогда еще не было так много народу в один день.
– И в такую рань.
– В каком он настроении?
– Как будто готов съесть жареного младенца на завтрак.
– Объясни.
– Возбужденный. Дерганый. Я никогда еще ничего подобного не видел.
Озабоченность Рипли была более чем объяснима. Икс всегда был настоящим воплощением самодисциплины, самым сдержанным человеком, которого они когда-либо видели – настолько хорошо способным контролировать свои мысли и эмоции, что от него крайне редко приходилось ждать какой-либо реакции помимо поджатых губ или приподнятых бровей. Для тех, кто понимал этого человека, мало что еще требовалось.
