– Не поймет что? Что у его дочери суицидальные настроения?
– Нет у нее никаких суицидальных настроений! Это здесь ни при чем.
– А что при чем тогда?
Дженис помотала головой.
– Не в том мы положении, чтобы тебе про это спрашивать, а мне тебе отвечать! Она получает помощь. Это все, что тебе на самом-то деле полагается знать.
– Почему-то мне кажется, что это не совсем так… Ну ладно. Давай отведу тебя вниз. Там обо всем и поговорим.
Она неохотно согласилась. Когда мы проходили вдоль высоких окон, я увидел отъезжающий автомобиль Мириам.
– Куда это она? – спросил я.
Дженис резко остановилась.
– А тебе не все равно?
Я изучил ее лицо: поджатый подбородок, новые морщины и дряблую кожу. Моя мачеха никогда не будет мне доверять.
– Она все-таки моя сестра, – сказал я.
Дженис рассмеялась, в голосе ее звучала горечь:
– Хочешь знать? Отлично, я тебе скажу. Она носит цветы на могилу Грея Уилсона. Каждый месяц. – Еще один сдавленный звук вырвался из нее. – Как тебе такая ирония ситуации?
Ответа у меня не было, так что я промолчал, помогая ей спускаться по лестнице.
– Проводи меня в салон, – попросила она.
Я отвел ее туда, и Дженис присела на край козетки.
– Окажи мне одну последнюю любезность, – сказала она. – Сходи-ка на кухню и принеси еще льда и другое полотенце.
Я был уже на полпути к лестнице, когда дверь салона громко захлопнулась. Я все еще стоял там, когда услышал, как в замке провернулся ключ.
Вернулся, дважды постучал, но она предпочла не отвечать.
Из-за двери еле слышно доносился лишь сдавленный плач, перемежающийся всхлипывающими причитаниями.
* * *
Мириам нашлась там, куда, по словам своей матери, и собиралась. Она стояла на коленях, сильно наклонившись вперед, и издалека казалось, будто на могилу присела огромная ворона. Ветер, гуляющий меж выветрившихся надгробий, шевелил ее платье – не хватало лишь глянцевых перьев, скорбного клича. Пока я на нее смотрел, руки ее безостановочно двигались. Проворные пальцы отыскивали сорняки и вырывали их из земли; букет был расположен идеально ровно. Она подняла взгляд, заслышав меня, и слезы поползли у нее по щекам.
– Привет, Мириам.
– Как ты меня нашел?
– Твоя мать сказала.
Она выдернула очередной сорняк и бросила его по ветру.
– Сказала, что я здесь?
– А это тебя удивляет?
Мириам уронила голову, смахнула слезы, оставив под глазом темный земляной след.
– Она не одобряет, когда я прихожу сюда. Говорит, что это ненормально.
Я присел на корточки.
– Твоя мать больше озабочена настоящим, по-моему. Настоящим и будущим. Но не прошлым.
Мириам обвела взглядом тяжелое небо – и вроде как была подавлена тем, что увидела. Слезы прекратились, но она по-прежнему казалась какой-то поникшей и серой. А вот букет рядом с ней был блистателен, строг и влажно свеж – прислоненный к камню с высеченным на нем именем погибшего парня.
– Я тебе не мешаю? – спросил я.
Она вдруг застыла.
– Я никогда не думала, что это ты его убил, Адам. – Мириам неуверенно положила руку мне на колено – успокаивающий жест, подумал я. – Нисколько ты мне не мешаешь.
Я двинулся, чтобы в ответ положить руку поверх ее ладони, но в последнюю секунду передумал и переместил ее повыше на предплечье. Она резко дернулась, и короткое шипение боли вырвалось из ее губ. Меня наполнила мрачная уверенность. То же самое произошло в больнице, когда я дотронулся до ее руки, – она сказала, что я ее испугал. Теперь я в этом сильно сомневался.
Мириам опустила взгляд к земле и выставила перед собой руку, словно опасаясь, что я могу потянуться к ней опять. Отвернула от меня плечи. Она явно испугалась, так что я негромко заговорил:
– Можно взглянуть?
– На что взглянуть? – Оборонительным тоном. Едва слышно.
Я вздохнул.
– Я застал твою мать за тем, как она обыскивала твою комнату. Она нашла бритву.
Мириам косо втянула голову в плечи и словно свернулась в клубок. Я подумал о длинных рукавах, которые она предпочитала, размашистых юбках и длинных брюках. Она держала кожу скрытой от посторонних глаз. Поначалу я ничего такого не подумал, но лезвие выставляло все в совершенно ином свете.
– Она не должна была так поступать! Что за самоуправство?
– Могу лишь предположить, что она беспокоилась за тебя. – Я немного выждал, прежде чем попросить еще раз. – Так можно взглянуть?
Мириам ничего не стала отрицать, но ее голос даже еще больше истончился:
– Только не говори папе.
Я успокаивающе выставил перед собой открытую ладонь.
– Договорились.
– Я не так часто это делаю, – произнесла Мириам. Ее глаза были полны мольбы и испуга, но она храбро протянула ко мне полусогнутую руку. Я взял ее – она оказалась горячей и влажной. Ее пальцы судорожно сжались, когда я как можно осторожней отвернул рукав. Дыхание с шипением вырвалось у меня из губ. Были здесь и свежие порезы, и частично зажившие. Виднелись и совсем старые шрамы – тонкие, белые и жуткие.
– Так что ни на какие оздоровительные грязи ты не ездила, так?
Мириам окончательно съежилась.
– Восемнадцать дней стационарного лечения, – тихо прошелестела она. – В одном месте в Колорадо. В самом лучшем якобы.
– И папа ничего не знает?
Мириам помотала головой.
– Это касается только меня. Меня и мамы. Если папа узнает, все станет только еще хуже.
– Ему следовало тоже принять какое-то участие, Мириам. Не понимаю, как утаивание подобных вещей может кому-то помочь.
Она опустила голову еще ниже.
– Я не хочу, чтобы он знал.
– Почему?
– Он уже и так думает, что со мной что-то не так.
– Нет, не думает.
– Он думает, что я дерганая.
Мириам была права. Отец действительно использовал подобные слова.
И наконец я задал самый большой вопрос, хотя уже знал, что простого ответа на него нет и не будет.
– Почему, Мириам?
– Это забирает боль.
Я всеми силами старался понять.
– Какую боль?
Моя сестра посмотрела на надгробие с четко высеченным на нем именем Грея Уилсона.
– Я действительно любила его, – произнесла она.
