– Это было внутреннее дело мужчины и его жены, ничье больше. Он явился сегодня, потому что не хотел, чтобы я тебе об этом рассказывала. Хотел убедиться, что я помню про свое обещание.
– И все же вы мне рассказали.
Глаза ее полыхнули жаром.
– А нехрен было не доверять мне!
Я обдумал то, что она только что сказала.
– В этом по-прежнему нет никакого смысла. Почему это его так заботило?
– Я сказала тебе все, что намеревалась сказать.
Моя рука опустилась на стол, сильно. Я даже не осознал, что двинул ею. Ее глаза замерли, и я увидел, что ее приятели уже на ногах.
– Аккуратней, – негромко произнесла Сара.
– В этом нет никакого смысла, – повторил я.
Она придвинулась ближе, положила руки поверх моих и еще больше понизила голос:
– Ее осложнения были вызваны тяжелыми родами. Проблемами при твоем рождении. Понял теперь?
Словно чья-то невидимая рука крепко вцепилась в сердце.
– Так она покончила с собой из-за меня?
Сара замешкалась, крепче сжала пальцы.
– Твой отец не хотел, чтобы ты именно так и подумал.
– И поэтому хотел, чтобы я держался от вас подальше.
Она отодвинулась от меня, провела руками по краям стола. Сочувствие, которое я до этого подмечал у нее на лице, теперь бесследно испарилось.
– На этом разговор закончен.
– Сара…
Она подняла палец, и ее приятели-байкеры подошли к нам, встав у меня за спиной. Я чувствовал их там, словно сплошную непробиваемую стену. Лицо Сары было беспощадным.
– А теперь уходи.
* * *
День ослепил меня, как взрыв, когда я вышел наружу. Солнце впивалось в затылок, спиртное клокотало в пустом желудке. Я вновь и вновь проигрывал в голове ее слова и выражение ее лица – холодное, жесткое сожаление.
Не успел я дойти до машины, как услышал за спиной шаги.
Крутнулся на месте, вскинув руки. Такое уж это было место. В нескольких футах от меня стоял один из байкеров, сидевших тогда вместе с Сарой. Шесть футов два дюйма, в кожаных ковбойских чапсах
[34] и плотно прилегающих к лицу панорамных темных очках. Седина у него в бороде казалась на солнце скорее желтой. Никотиновые полоски в уголках рта. Я дал бы ему порядка шестидесяти. Жестких, брутальных шестидесяти. Пистолет, который оттягивал ему штаны, был сплошь хромированный.
Он вытянул руку с зажатым между двух пальцев клочком бумаги.
– Она хочет, чтобы ты передал это тому мужику в крытке.
– Долфу Шеперду?
– Без понятия.
Я взял бумажку – сложенную салфетку. На ней свободно раскинулись три рукописные строчки, синие чернила кое-где расплылись по мягкой бумаге. «Хорошие люди любят тебя и хорошие люди будут помнить, за что ты стои́шь горой. Я прослежу».
– Что все это значит? – спросил я.
Байкер чуть подался вперед.
– Не твое собачье дело.
Я глянул мимо него на дверь. Он увидел, что я раздумьях, и бросил руку к пистолету на ремне. Под грубой кожей дернулись мышцы.
– В этом нет необходимости, – сказал я.
Желтые усы двинулись в уголках рта.
– Ты расстроил Сару. Больше не дергай ее.
Я обвел его взглядом с головы до ног, и его рука осталась на рукоятке пистолета.
– Можешь считать, что это предупреждение.
* * *
Городскую черту Солсбери я пересек только уже к вечеру. Разболелась голова, и я чувствовал себя совершенно опустошенным. Срочно требовалось хоть что-то хорошее, так что я позвонил Робин, которая ответила уже на втором гудке.
– Ты на сегодня закончила? – спросил я.
– Осталось кое-что доделать по мелочи. Ты где?
– В машине.
– Ты в порядке? Что-то мне твой голос не нравится.
– По-моему, я схожу с ума. Может, пересечемся выпить?
– В обычном месте?
– Буду в баре, – сказал я.
Мы не были в нашем обычном месте вот уже пять лет. Там оказалось почти пусто.
– Мы откроемся только через десять минут, – сообщила мне распорядительница
[35] на входе.
– А можно я просто посижу в баре?
Она замешкалась с ответом, так что я быстро поблагодарил и направился к стойке. Барменша ничуть не возражала против того, чтобы приступить к работе на несколько минут пораньше. У нее были высокая прическа, длинный нос и решительная рука. Я успел приговорить две порции бурбона, когда наконец показалась Робин. Бар был по-прежнему пуст, и она поцеловала меня по полной программе, ничуть не стесняясь. Затем сообщила:
– Про Долфа пока ничего. – И тут же спросила: – Случилось что?
Случилось слишком уж много чего. Слишком много информации, перепутавшейся между собой. Сейчас я не мог даже пытаться ее расплести.
– Всё, – сказал я. – И ничего, о чем я хотел бы поговорить.
Робин села и заказала то же самое, что и я. Ее глаза были встревоженными, и я понял, что день у нее был тоже не сахар.
– Я создаю тебе проблемы? – спросил я.
Она пожала плечами, но слишком уж быстро.
– Не у многих копов общая история с двумя подозреваемыми в убийстве. Это многое усложняет; я уже и забыла, каково это – быть белой вороной. Люди смотрят на меня совсем другими глазами. Остальные копы.
– Прости, Робин.
– Не переживай. – Она подняла стакан. – Будем!
Мы прикончили свои напитки, поужинали и отправились к ней домой. Забрались в постель и тесно прижались друг к другу. Я был совершенно никакой, сыт по горло событиями дня, и она тоже. Я пытался не думать про Долфа, страдающего от одиночества, или о том, что поведала мне Сара. В основном мне это удалось. Моей последней мыслью перед тем, как провалиться в сон, было то, что Джейми мне так и не позвонил. После этого сны чертовски быстро нашли меня, налетая один за другим короткими злыми вихрями. Видения. Обрывки воспоминаний. Я видел кровь на стене и белого оленя, который двигался со звуком ломающегося камня. Сару Йейтс, поднявшую лицо и улыбающуюся ночи – ночи светлой, как день. Свою мать под мостками, ее горящие огнем глаза. Кожаного человека с серебряным пистолетом.
