– Я всегда любил Вас, моя госпожа, уважал и чтил. Я ни на минуту не забывал, чем обязан Вам. Вы всегда относились ко мне как мать, окружая меня заботой, – принялся он опутывать Джованну нелепыми словами о любви и почтении, взяв в руки полы её платья.
Этот доблестный рыцарь пытался убедить её, что никогда не имел желания лишать её престола, но якобы боялся, что Отто будет оспаривать корону после её смерти. Но как безумно говорить о любви с тем, чей разум запрещает любить тебя, а обиды не дают верить! И очередной обман стирает останки былой привязанности…
* * *
Трудно сказать, что происходило в тот момент в душе у Джованны, но она не произнесла ни единого упрёка, сохраняя достоинство и величие. Единственное, о чём она просила, – о милости для своего мужа и других пленников, многие из которых были близки ей. Она, помышлявшая и заботившаяся лишь о спасении других, опасалась, что те окажутся объектами жестокой мести урбанистов и самого Дураццо.
Карл лукавил, несмотря на то, что захватил всё Неаполитанское королевство: Прованс и Пьемонт могли быть переданы ему только в том случае, если Джованна официально признает его владельцем этих провинций, поэтому и уверял королеву в своих искренних намерениях. Но многоопытную и мудрую правительницу трудно было ввести в заблуждение пустыми заверениями: она прекрасно понимала, что стоит ей передать Прованс и Пьемонт Карлу, тот мгновенно заключит её в темницу или убьёт. Завоеватель же, зная о её великодушии и щедрости, а также о том, что Джованне неведомо чувство страха, пытался подкупить её, окружая прежними почестями – вокруг неё даже оставалась та же прислуга.
На четвёртый день после захвата дворца провансальские галеры пристали к берегу и с ними пришли дары от герцогини Дураццо, что усилило боль в душе королевы. После прибытия кораблей Карл снова пытался льстить и плакаться той, которую уничтожало его предательство: он говорил, что прибытие кораблей показывает искренность его стремлений и доброту его воли, смиренно просил назначить его наследником, причём не только того королевства, которым он овладел силой, но и Прованса, умоляя королеву приказать провансальским войскам, чтобы те принимали его как друга. Он не допускал и мысли оставить притворство!
Джованна видела чудовищное вероломство Карла и не полагалась на его обещания. Она понимала, что любая её подпись незамедлительно приведёт к гибели. Её не пугала собственная смерть, но она боялась за Отто, а потому не хотела вызвать у Карла даже небольшое недовольство. Она также понимала, что Дураццо слишком далеко зашёл в своей связи с её кровными врагами – Лайошем и Урбаном VI, чтобы рассчитывать на его снисхождение, и знала, что в королевской жизни пленение – это всегда увертюра к смерти.
Карл не ожидал такого хладнокровия со стороны Джованны и, хотя прекрасно знал эту женщину, надеялся, что робость и страх, присущие слабому полу, всё же вынудят её отдать такое желанное для него наследство. Так что вскоре Дураццо удовлетворил просьбу королевы предоставить безопасный проход нескольким французским галерам.
При встрече с графом Казерты и провансальскими баронами правительница обратилась к ним со следующими словами:
– Ни деяния моих предков, ни клятвы верности, которые были вами принесены из-за моей короны от графства Прованса, не должны были позволить удержаться от помощи мне. Вы бросили меня в пучину крайней нужды и лишений – таких, которые трудно перенести даже самым сильным воинам, не то что слабой женщине. После того как я была вынуждена питаться гнилой плотью самых мерзких животных, мне пришлось отдаться в руки жестокого врага. Но я ещё надеюсь, что произошло это по небрежности, а не по злому умыслу. Заклинаю: если в ваших сердцах осталась хоть искра уважения ко мне, если ещё живо почтение к вашим клятвам или память о той помощи, которую я всегда оказывала вам, никогда и ни при каких обстоятельствах не признавайте своим лордом этого неблагодарного грабителя, который попрал мои права, а из королевы сделал пленённой рабыней! И если вам когда-либо скажут, что я сделала его своим наследником, – не верьте! А любые записи, которые могут быть показаны вам и которые выдадут за моё согласие, считайте ложными. Я хочу, чтобы вы принадлежали своему лорду – Людовику, герцогу Анжуйскому. И не только в Провансе, не только на других моих землях, но также и в этом королевстве, где я назначила его своим наследником и помощником, чтобы отомстить за измену и насилие. Идите и клянитесь ему в послушании! Не думайте больше обо мне, но проведите панихиду и помолитесь о моей душе. Тот из вас, кто лучше помнит мою любовь к вашей нации и больше всех сожалеет о королеве, попавшей в такое великое бедствие, пусть отомстит за мою смерть или обратится к Богу в молитве. Я не просто прошу вас об этом… Даже сейчас вы всё ещё мои вассалы, а потому я приказываю вам!
Провансальцы со слезами пытались оправдаться и выражали глубокую скорбь, обещав повиноваться, а затем возвратились на свои галеры. Граф Казерта, вернувшийся вместе с ними, твёрдо решил, что будет полностью следовать последним указаниям правительницы, поскольку всегда был рядом с ней во всех её делах.
* * *
Тревожные вести из Неаполя разносились по миру.
Разведка сообщила Людовику Анжуйскому о пленении Джованны, и тот был крайне обеспокоен этим, найдя подтверждение своим худшим опасениям. Он даже решил отказаться от экспедиции в Неаполь, но верные провансальцы заявили, что не призна́ют его до тех пор, пока он не докажет верность королеве. Люди требовали от него клятвы в том, что ни он, ни его потомки никогда не вступят в перемирие с Дураццо.
После отъезда французских баронов Карл вернулся к королеве, чтобы узнать о результатах этой встречи. Джованна сообщила, что сделала всё по закону чести, и передала содержание разговора. Обнаружив, что приёмную мать не удалось ни в чём убедить, тот решил пойти по другому пути и под конвоем отправил её в Замок дель Ово, который уже являлся частью его владений. Там королева была в недосягаемости, даже если бы кто-то захотел освободить её.
– Хотя ты заковал мои руки и я безоружна и беззащитна перед тобой, ты прекрасно знаешь, что меня нелегко к чему-нибудь принудить, – с этими словами Джованна улыбнулась Карлу, дав понять, что дальнейшие разговоры бесполезны, ибо она уже приняла решение.
* * *
Для устрашения Джованны и выполнения требования короля Венгрии Дураццо казнил Марию д’Аквино, дочь Роберта Мудрого. Её Лайош ненавидел так же, как и всех своих родственников из неаполитанской ветви, формально называя одним из организаторов убийства Андрея.
Мария была обезглавлена, а её голову преподнесли Джованне в качестве устрашающего сувенира.
Так не стало блистательной Марии – Фьямметты, пламенной музы Джованни Боккаччо:
Её ланиты – розы, кудри – злато,
и огненный над ними ореол,
что в облачко внезапно перешёл,
сверкавшее, как не сверкает злато.
И, словно жемчуг, что оправлен в злато,
казалось, ангел в облачко вошёл
и крылья белоснежные развёл,
покрыт сапфирами, одетый в злато.
И за мою Фьямметту был я рад,
затем что, как нетрудно догадаться,
была Мадонна к Богу на пути,
а я остался, мукою объят,
здесь, весь в слезах, чтобы конца дождаться
и в край блаженных душ за ней взойти.
Глава XXIX
Почти сразу же после вывоза Джованны за пределы Неаполя жители королевства раскаялись из-за своей пассивной и даже в какой-то степени предательской роли, которую они сыграли в её судьбе. И как наказание с небес за столь недостойное поведение люди приняли страшный и непонятный мор, унёсший двадцать семь тысяч жизней. Большинство главных баронов, однако, подчинились Карлу в течение того времени, которое оставалось до прибытия герцога Анжу. Тем не менее графства Ариано, Фонди и Аверса не собирались покоряться воле захватчика, несмотря на все его заверения о помиловании населения.
