Одна из моих гидов, женщина с рыжими волосами (в дальнейшем я так и буду называть ее – «Рыжая»), в течение 15 лет составляла карты этих грязных туннелей. Ее увлекла история этого места. Она рассказала мне, что нашла новое захоронение. Добираться до него нужно было около часа, но пройти в полный рост было невозможно. Оно было заполнено телами тысяч жертв эпидемии холеры, свирепствовавшей в Париже в 1832 году. Это был как раз тот момент в западной истории, когда нормой в большинстве индустриальных стран Европы стали маленькие рты, неровные зубы и заблокированные дыхательные пути. Именно такие черепа я и искал.
Мы миновали просторные залы, лужи со стоячей водой и вошли в проход, напоминавший большую мышиную нору, где можно было передвигаться только согнувшись и гуськом, наподобие сороконожки. По этому проходу мы дошли до кучи винных бутылок, пустых сигаретных пачек и смятых банок из-под пива. Стены были разрисованы граффити: инициалами влюбленных, непристойными рисунками, непременным числом 666. В нескольких метрах впереди виднелось что-то наподобие дров, сложенных в костер.
Но это был не костер и не дрова. Это была куча костей: бедренных, большеберцовых, малоберцовых, грудин, ребер… Кости были человеческие. Они отмечали путь к тайному захоронению.
* * *
Примерно к 1500 году земледелие, которое начало развиваться в Юго-Западной Азии и в районе Плодородного Полумесяца около десяти тысяч лет назад, охватило весь мир. Население планеты увеличилось до полумиллиарда человек и стало в сто раз больше, чем в момент зарождения сельского хозяйства. Жизнь была нелегкой, особенно у обитателей городов. Реки отходов текли по улицам. Воздух был наполнен дымом от сгоревшего угля, а в близлежащих реках и озерах плавали кровь, жир, волосы и отходы производства. Жизням людей постоянно угрожали инфекции и эпидемии.
В таких места люди впервые в истории могли прожить всю жизнь, употребляя в пищу только предварительно обработанную пищу. В их рационе не было ничего свежего, сырого, натурального. Так питались миллионы. На протяжении нескольких веков пища становилась все менее натуральной. На мельницах из зерен удалялись зародыши и отруби, после чего оставалась только мука, состоящая преимущественно из крахмала. Мясо, фрукты и овощи консервировались. Все эти методы продлевали жизнь продуктов и делали их более доступными для людей, но одновременно придавали им кашеобразную консистенцию. Сахар, который когда-то был пищей богачей, становился все дешевле, и его мог позволить себе каждый.
Новый рацион питания состоял из продуктов, подвергшихся глубокой переработке и лишенных балластных компонентов, минералов, витаминов, аминокислот и других питательных веществ. В результате представители городского населения были больными и низкорослыми. В 1730-е годы, перед началом индустриальной эры, рост среднестатистического англичанина составлял 170 сантиметров. Спустя век он уменьшился до 165 см.
Человеческие лица начали быстро деградировать. Рты и лицевые кости становились все меньше. Широко распространились стоматологические заболевания, а количество случаев искривления зубов и деформированных челюстей увеличилось в десять раз. Во рту катастрофически не хватало места, и нередки были случаи, когда целые зубы попросту удаляли.
Ухмылка одной стороной рта была свойственна не только уличной шпане из романов Диккенса. Ее можно было заметить и у представителей высших классов. «Чем лучше школа, тем хуже зубы», – подмечал один дантист викторианской эпохи. Проблемы с дыханием были широко распространены.
* * *
Обойдя камни, кости и разбитые бутылки, Рыжая подвела меня к небольшому отверстию в стене. Она рассказала, что эпидемия холеры в начале 1800-х годов унесла жизни почти 20 тысяч человек. Власти не знали, куда девать трупы, и поэтому выкопали огромную яму на кладбище Монпарнас и скинули их туда, присыпав негашеной известью. Дно этой ямы и было захоронением, к которому мы направлялись.
Примерно через десять минут передвижения на четвереньках мы добрались до помещения, окруженного горами костей и черепов. Я ожидал чего-то похожего на фильмы ужасов, но ничего подобного не было. Когда я вошел, меня просто охватила глубокая тишина, похожая на ту, которая наступает после того, как затихло эхо от камня, брошенного в колодец.
Рыжая и ее катафилы установили свечи на черепа и достали за рюкзаков банки с пивом и еду. Я отошел от них и, распластавшись по земле, начал забираться в глубокую расщелину, пока не почувствовал, что грудь застряла между двумя большими камнями. В какой-то момент я подумал, что если человек по какой-то причине не сможет выбраться отсюда, например, сломает ногу, запаникует, заблудится, то, скорее всего, его никто никогда не найдет. Его череп пополнит коллекцию в миллионы других, лежащих здесь, и станет подставкой под свечу какого-нибудь будущего катафила.
Изгибаясь все телом и толкаясь ногами, я все-таки пробрался в очередную полость, заполненную сотнями черепов. Эти люди были когда-то обычными горожанами и, по всей видимости, ели в основном ту же самую еду, приготовленную промышленным способом. На мой взгляд, все черепа были какими-то кривобокими, сплющенными, с Λ-образны-ми деформациями неба. Они не производили впечатления нормальных. Некоторое время я осматривал и ощупывал их, сравнивал, изучал.
Конечно, у меня нет большого опыта в изучении скелетов. И все же были заметны явные различия в форме и симметрии между этими черепами и черепами древних охотников и собирателей, изображения которых я видел в книгах и на различных сайтах, прежде чем оказаться здесь. Это и были те самые «нулевые пациенты», у которых появился рот современного человека, выросшего в индустриальную эру.
«Не хотите перекусить?» – спросила Рыжая. Ее слова эхом отдались от голых стен. Я выбрался назад из тесного пространства и присоединился к группе. Они курили в колеблющемся свете свечей, по очереди отхлебывали анисовый арак из бутылки и передавали друг другу какие-то закуски. Рыжая достала ломоть белого хлеба, обернутый в пластик нарезанный сыр и передала мне. Под взглядами уставившихся на меня пустых глазниц я откусил и прожевал кусок.
* * *
Исследователи полагают, что именно такая переработанная пища повлияла на форму наших ртов и на процесс дыхания. В 1800-е годы некоторые ученые высказали гипотезу, что эти проблемы связаны с дефицитом витамина D, без которого не могли нормально развиваться костные структуры тела, черепа и дыхательных путей. Другие считали причиной нехватку витамина С. В 1930-е годы основатель Национальной ассоциации дантистов Уэстон Прайс пришел к выводу, что дело не в каком-то одном витамине, а в их комплексе. Он решил доказать свою теорию, но, в отличие от предшественников, его интересовала не столько причина деформации ротовой полости и лицевых костей, сколько поиски лечения.
«Нам уже давно известно, что у древних людей были прекрасные зубы, а у их цивилизованных потомков – ужасные. И мне представляется чрезвычайно неразумной затеей концентрация всего нашего внимания на поиске причин, почему наши зубы так плохи, вместо попыток выяснить, почему они так хороши у наших предков», – писал Эрнест Хутон, антрополог из Гарварда, поддерживавший изыскания доктора Прайса.
