«Отличный вопрос», – подумал Сервас.
– Обрати внимание, я тоже люблю рэп и компьютерные игры, – продолжала она, роясь в вещах. – Существует рэп со смыслом, его исполняют талантливые мальчики и девочки… И я не настолько глупа, чтобы думать, что игра в такие игры сделает из тебя психопата.
Она просмотрела ящик и показала Сервасу три ключа USB и внешний жесткий диск и опустила их в пакет для электронных вещдоков, который достала из кармана.
– Неважно. Все эти лжегангстеры, которые строят из себя важных персон, чтобы продать свою музыку, эти шуты, которые выворачивают детские мозги наизнанку, – вот кого надо сажать в тюрьму…
Голос ее дрожал от гнева.
– Внимание, соберись, – посоветовал ей Мартен.
– Ага… А игровую консоль тоже забираем?
Он запнулся, посмотрев на «PlayStation 4», лежавшую на столе.
– Да. В ней могут быть данные из интернета, каталоги или внешние контакты.
Самира сунула консоль в большой прямоугольный пакет и включила ноутбук, но он был запаролен. Она его выключила, закрыла и опустила в другой металлизированный серый пакет.
– Посмотри-ка, – сказала она.
Рукой в перчатке она подняла вверх книгу карманного издания. Коран. Открыла, перелистала. Книга пестрела пометками. На титульном листе было написано авторучкой: Шариф Сарр.
* * *
Сервас посмотрел на часы. 9:30. Потом быстро выглянул в окно. Пора было уходить.
– Я буду держать вас в курсе всех продвижений расследования, разумеется, в той мере, в какой это не помешает следственным действиям, – сказал он матери. – Вы можете прийти в комиссариат, когда захотите. Спросите меня, и я к вам сразу спущусь.
Он протянул ей свою визитку. Она еле слышно поблагодарила. Из угла за ними пристально наблюдал Шариф Сарр.
Снаружи небо над домами затянуло темно-серыми облаками, и все вокруг словно покрылось пеплом, отняв у людей радость, которую солнечный свет приносит с собой даже в самые унылые места.
Они дошли до «Клио», припаркованного чуть поодаль. Рядом с машиной возле дерева, сдвинув маску на подбородок, курила Эстер Копельман. Она наблюдала, как они подходят, прищурившись за облачком сигаретного дыма.
– Нет ли для меня какой информации, майор?
Самира, не обращая внимания на журналистку, спокойно открыла машину.
– На данном этапе нет, – ответил он. – Ну, разве что вы мне сообщите, кто вас информировал о происшествии.
– Сожалею, майор, у меня своя этика.
– Вот это новость…
– Вам бы не надо здесь задерживаться, – резко бросила журналистка, прислонившись спиной к платану и с опаской поглядывая в узкий проход между домами. – Там возникло какое-то движение… Думаю, вас уже засекли.
– А вы, Эстер, не боитесь болтаться в этом районе в одиночку?
– Я никому не показываю мое удостоверение журналиста… А так… кому нужна старая накрашенная тетка, которая курит одну сигарету за другой?
Сервас рассмеялся.
– Давайте, Мартен, киньте мне хоть маленькую косточку… А я сварганю правдивую статью, вот вам мое слово.
Он вздохнул и обошел машину.
– Нам очень поможет, если прекратятся сплетни и злословие.
– Помогать надо не вам, а людям, которые здесь живут, – возразила Эстер Копельман. – Их все бросили.
Он покачал головой и открыл дверцу автомобиля.
– До свидания, Эстер.
– Вы действительно не хотите узнать, с кем не так давно встречался мальчик?
Сервас застыл на месте.
– Это как понимать?
– Услуга за услугу, майор.
Она подняла глаза к балконам ближних домов.
– Осторожно! – резко бросила она.
Сервас проследил за ее взглядом и отскочил в сторону. Ветровое стекло «Клио» разлетелось вдребезги: в него влетел шар от петанка
[13], брошенный из окна. Металлический шар, летящий с такой скоростью, вполне способен раздробить череп.
– Паскуды! – взревела в ярости Самира.
И сразу же второй шар с грохотом ударил по крыше, оставив в ней воронку. Из проходов между домами раздались крики. Из дальних домов высыпали мальчишки. Масок на них не наблюдалось, а потому были хорошо видны разинутые в крике рты. Ватага неслась к ним.
– Надо валить отсюда! – крикнула Самира.
– На парне, – быстро сказал Сервас в сторону журналистки, – была оленья голова…
– Чья голова?..
– Оленья! Маска с молнией на затылке! А у вас что за информация?
Эстер Копельман вытаращила глаза. На миг она была действительно напрочь выбита из колеи. В следующий миг на шоссе метрах в четырех от «Клио» с грохотом упала стиральная машина. А за ней дождем полетела всякая всячина: гайки, бутылки, камни. Сервасу пришлось пригнуться, чтобы что-нибудь не влетело ему в лицо.
– Надо уходить! – снова крикнула Самира.
А Сервас вдруг вспомнил происшествие в Эрбле, одном из районов Парижа, несколько недель назад. Тогда двоих его коллег силком вытащили из машины, жестоко избили и покалечили, пробили им головы, перерезали бедренные артерии, а потом расстреляли из их же табельных пистолетов, целясь в низ живота и в колени. 18 июля в Лионе молодого жандарма убили после того, как протащили машиной больше восьмисот метров по асфальту. Ни один полицейский в этой стране не может не вспомнить об этом, когда ситуация накаляется. Информация проскочила в новостях буквально в течение трех минут, а потом о жертвах быстро позабыли. В отличие от других. Сервасу было больно думать, что такая несказанная дикость и жестокость возбуждает гораздо меньше интереса в прессе и вызывает гораздо меньше негодования в соцсетях, у некоторых политиков и артистов, чем статьи о полицейских-расистах, которых ему доводилось лично отправлять в тюрьму, настолько стыдно было за их деяния. Его больно задевало, что у возмущения, как и у ненависти, существовала своя субординация. Но он знал, что это в порядке вещей. И в фильмах, и в литературе полицейский всегда представал классовым врагом, вооруженной рукой государства, символом репрессий. Так было в течение веков, так и осталось во многих случаях.
Эстер Копельман осторожно отошла от дерева. Самира завела машину, и она быстро отпрыгнула назад и наклонилась к Сервасу. Мальчишки были уже метрах в тридцати от них.
– Давай, Мартен, садись!
Когда-то Эрик Ланг, которого подозревали в нескольких убийствах, сказал ему: «Вы занимаетесь грязным ремеслом». А персонаж фильма «Часовщик из Сен-Поля», который он видел в каком-то маленьком кинотеатре, говорил: «Дайте разрешение на ношение оружия и револьвер рабочему – и он станет полицейским». А еще он знал, что и солидарность, и сочувствие всегда действуют только в границах клана, группы, братства или церковного сообщества и редко выходят за эти границы. Практически никогда…
