– Я знаю, что ты сейчас думаешь, отец: что я ничего не стою. Ты всегда мне это говорил.
Он повернул реостат. Напряжение возросло до максимума. Электрошок, дрожь, боль, наказание, наслаждение…
– Но сейчас, когда ты мертв, сукин сын, ты больше ничего не можешь сказать!
Он плюнул на фотографию, почувствовал эрекцию и закрыл глаза.
* * *
Страж общественного порядка отпил глоток дымящегося кофе из стаканчика, наблюдая за хорошенькой медсестрой, которая выходила из палаты. Судя по аметистовым глазам, деликатно подчеркнутым тенями и черными стрелками подводки, девушка была хорошенькая, хотя маска и скрывала остальную часть лица. Он уже заметил, насколько маска придает значение взгляду.
Он поздоровался, но она вряд ли обратила на него внимание и удалилась по длинному коридору, ступая так уверенно, словно эта больница принадлежала ей. Он проводил ее глазами, сначала убедившись, что его никто не видит.
Но было уже около полуночи, и в этой части больницы стало пусто и тихо.
Он уловил ее разговор с другой медсестрой, произошедший недавно. Они обсуждали цунами ковидных больных, которое грозило вот-вот захлестнуть отделение, и сетовали на легкомыслие властей и на лжепророков, которые все лето кричали повсюду, что эпидемия кончилась, что никакой второй волны не будет. И на тех, кто их послушал и побросал все средства защиты, протестуя против «лишения свободы».
– Их бы привезти сюда, – сказала ее коллега. – Они бы быстро поняли, что такое на самом деле лишиться свободы: свободы встать, свободы дышать без аппарата, свободы ходить, свободы жить…
– Их бы в реанимационное отделение месяцев на шесть, на стажировку, – уже уходя, подхватила хорошенькая медсестра, побагровев под маской от гнева.
Он нашел, что гнев ей очень к лицу. Вернувшись к действительности, он посмотрел на закрытую дверь палаты.
Но вовсе не COVID-19 привел эту девушку на специализированную больничную койку с аппаратом искусственного дыхания. Ожоги второй и третьей степени. Страж порядка тоже почувствовал, как в нем поднимается гнев. Он и сам не знал, как бы отреагировал, если бы оказался лицом к лицу с тем мерзавцем, что бросил «коктейль Молотова».
Он видел, как плакали родители девушки, когда пришли навестить дочь, и слышал слова врача:
– Пока нет даже речи о том, чтобы вывести ее из комы.
Вокруг никого не было.
Страж порядка взял свой телефон и набрал номер, который имел право набирать только в экстренных случаях.
– Да? – послышался голос в трубке.
– Она все еще в коме, – сказал он. – Врач заявил родителям, что не может быть и речи, чтобы вывести ее из комы.
– Спасибо.
36
Сидящий за столом высокий человек положил трубку. Он вытер губы салфеткой и поднял свои невероятной синевы глаза на субъекта с военной выправкой, одетого в зеленый свитер и коричневые бархатные брюки, который стоял в метре от него, дожидаясь указаний.
– Вы можете быть свободны, Кьевер. Передайте Мари, что все было очень вкусно. И снимите с меня, пожалуйста, эту дурацкую маску.
– Но это для вашего же блага, генерал, – начал оправдываться Кьевер.
Высокий человек пожал плечами:
– Ладно. Как пожелаете. Когда все закончите, можете идти спать. Спокойной ночи, Кьевер.
– Спокойной ночи, генерал. Я передам Мари, что вы остались довольны.
Мари была женой Кьевера, а он был и мажордомом, и шофером, и посыльным у генерала. Он забрал со стола фаянсовую тарелку, фужер и приборы.
Оставшись один в просторной тихой столовой, высокий человек, казалось, ушел в себя, целиком погрузившись в свои мысли. В свои шестьдесят три года отставной генерал Тибо Доннадье де Риб понимал, что для него, более сорока лет защищавшего интересы Франции на трех континентах, эта битва будет последней. Он родился в старинной дворянской семье, владевшей землями между Руэргом и Жеводаном, и был старшим из восьми детей. Учился в Средней школе для сыновей офицеров, потом прошел военную школу в Сен-Сире. Поначалу он выбрал пехоту, затем два года прослужил командиром подразделения легких танков, затем во Втором полку парашютистов Иностранного легиона в Кальви. Он был среди тех, кто десантировался в Кольвези. В следующие два десятилетия он побывал во всех горячих точках: в Ливане в 1982 году, в Центрально-Африканской Республике в 1983-м, в 1984-м в Республике Чад участвовал в операции «Манта».
С 1989-го по 1991-й он получил назначение в штаб Второго корпуса французской армии в Германии, в Баден-Бадене, затем в 1994-м его перевели в бывшую Югославию.
Он был командором ордена Почетного легиона и ордена «За заслуги», обладателем Креста за воинскую доблесть, бронзовой медали «За защиту нации», медали Национальной разведки и Креста за участие в военных действиях. Кроме того, кавалером египетского ордена Нила, командором Национального ордена Республики Кот-д’Ивуар, Большого креста за заслуги перед орденом Гроба Господня в Иерусалиме, командором Национального ордена Сенегальского Льва, командором бельгийского ордена Леопольда, командором испанского ордена Изабеллы Католической, командором ордена Британской империи и обладателем множества других наград, которые пылились в глубине сейфа.
Он отнюдь не был единственным из французских офицеров высокого ранга, кого почитали на чужбине, как у себя на родине, а особенно на Африканском континенте: в течение десятилетий Франция создавала и разрушала режимы в тех странах, которые считала своим заповедником. Она не заботилась о том, что думают об этом населяющие эти страны народы. Если бы ее «друзья», стоящие у власти, заботились о занятости, о воспитании и здоровье населения, а не обирали его так хищнически, как властные структуры соседних государств, результат не был бы таким печальным. Молодые африканцы не предпочли бы рисковать жизнью, чтобы добраться до Европы, а не маяться на континенте, где у них не было ни надежды, ни будущего.
То же самое случилось с китайцами, которые тысячи лет знали, что строят царство стабильности и невиданного долголетия, пока не явились гунны – племена, которые они презирали, и не вторглись в границы империи. Как голодные гиены, ворвались они в столицу и посадили императора в тюрьму. Надо сказать, что доверчивые китайцы отчасти были сами виноваты: не надо было так урезать военный бюджет. А гунны, в отличие от неприятеля, убивать любили.
Генерал любил историю…
Именно там он находил наиболее полезные указания. А те указания, что так щедро раздавали сегодня новым поколениям, он считал абсурдной мешаниной из слепой идеологии и непостижимого невежества. Ничего удивительного, что людьми, воспитанными в такой системе, очень легко манипулировать. Тем более что многие профессора готовили их к тому, чтобы они сразу возненавидели все национальные идеи и все условия, проистекающие из их святейшей свободы, лишенной всякого смысла.
