Днем у него не было времени об этом подумать, но теперь тоска взяла за горло. Неужели он останется один с Гюставом, как раньше? И какова будет реакция сына, если это случится?
– Ты обедал? – спросила она, когда он, сбросив пальто, вошел в гостиную.
Она сидела на диване, уткнувшись в планшет, и Сервас затаил дыхание. Когда он наклонился, чтобы ее поцеловать, у него возникло впечатление, что в желудке лежит тяжеленный кусок гранита.
– Нет, времени не было, – ответил он.
– Там в холодильнике есть вкусненькое.
Он прошел на кухню, достал из холодильника тарелку и поставил в микроволновку.
– Надо поговорить, – раздался из гостиной ее голос.
«Ну вот, час настал», – сказал он себе. Ему вдруг сразу расхотелось есть. Он поставил дымящуюся тарелку на стол в кухне и вернулся в гостиную.
– Ты приняла решение?
– Да.
– И?..
Она еще не успела рта раскрыть, а он уже знал, что она скажет.
– Я согласилась на предложение.
Да черт возьми, Леа! Помимо воли его охватила ярость. Он так и знал. В его глазах альтруизм Леа был не более чем эгоизмом. Он знал, что это несправедливо, но не испытал даже чувства, что его предали.
– Это, конечно, произойдет не сразу, – прибавила она. – Пока повсюду циркулирует вирус, это невозможно. Уже госпитализированы несколько детей, инфицированных с COVID, один из них в реанимации, хотя пока такие случаи редки. В любом случае, положение вещей далеко от того, чтобы я смогла поехать сразу. Учитывая ситуацию, это произойдет не раньше, чем через несколько месяцев.
– Сейчас или позже… Какая разница?
– Хочешь об этом поговорить? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.
Он отвел взгляд: ему не хотелось, чтобы она догадалась, до какой степени он разъярен.
– Нет, я еле живой, день был очень тяжелый. Я приму душ, выкурю сигарету и пойду спать.
Он пожалел о своем ледяном тоне, но это было сильнее его. Она покачала головой, поджав губы. Лицо ее стало непроницаемым, и больше она ничего не добавила. А он почувствовал, как между ними разверзлась пропасть.
38
Он поднялся с места – и все присутствующие предусмотрительно опустили глаза. Он был альфа-самец, вожак стаи. Никто из них даже на секунду не помышлял оспорить это положение.
Его глаза почти такой же чистейшей синевы, какая бывает у неба над облаками, когда смотришь на него из иллюминатора самолета, оглядели небольшое собрание.
– Начнем действовать в эту ночь. Мы должны показать этим псам, кто вернет сюда правосудие.
Он изложил им свой план, вышагивая перед ними взад и вперед по комнате. Пламя в камине отбрасывало отблески на высокий потолок, гобелены и тяжелые шторы.
– Дело зашло слишком далеко, – сказал тот, кого называли Мезлифом, когда генерал закончил говорить. – Поскольку никто не смог установить связь между этими исчезновениями, я был «за»… Но вот так, в самом центре города, на виду у всех – это уже объявление войны. И не только дилерам и уголовникам, а и нашей честной службе.
– Я согласен, – вмешался Стор. – Если мы это сделаем, у нас на хвосте повиснет вся полиция. И они нас уже не выпустят.
Капитан Лионель Мезлиф – маленький, крепко сбитый человечек с черными бровями и постоянно сердитым видом – служил в антикриминальной бригаде Тулузы. Фабиан Стор, высокий, с лицом, похожим на морду афганской борзой, обрамленным редкой бородкой, был командиром батальона в войсках поддержания безопасности и общественного порядка в округе Верхняя Гаронна. Кроме них в этот вечер в зале находились еще четыре человека. Паскаль Шарпетье, кряжистый, грубый человек с солидным брюшком, единственный, кто был в костюме и при галстуке, служил заместителем прокурора при прокуратуре Тулузы. Остальные трое – отставные военные, которые служили под командованием генерала и хранили ему несокрушимую верность, граничащую с любовью, сыновней или братской, в зависимости от возраста.
Эти трое, не задумываясь, отдали бы жизнь за генерала Тибо Доннадье де Риба, шагавшего, заложив руки за спину, по комнате. Он остановился и бросил жесткий, как кремень, взгляд на полицейских, которые осмелились противостоять его авторитету.
– Только полицейские могли так стушеваться, – заметил он. – Вы, случаем, не испугались за свои скромные персоны? Как говорил Эрнст Юнгер
[51]: «Будь проклято то время, что презирает мужество и мужественных людей».
Все военные, вслед за своим командиром, уставились на двух строптивых полицейских, и те сразу втянули головы в плечи.
– Вы что же, думаете, что нас только горстка? И что мы до такой степени изолированы? Я годами зондировал почву. Страна готова. Большинство людей поддерживают наши политические взгляды и нашу мораль. Я говорю не о том меньшинстве, что завладело СМИ. Я говорю о том народе, который молчит. И о людях нашего ранга. У нас десятки сочувствующих в армии, в полиции, в жандармерии, готовых в нужный момент выступить вместе с нами. Они ждут только знака. А как только мы приступим к делу, их будут уже не десятки, а сотни и тысячи… Судебное руководство засиделось во власти. Надо переходить к следующему этапу.
Он перестал вышагивать и повернулся к ним:
– Но здесь все понимают, что ускорить события будет ошибкой. Сама идея возможности государственного переворота медленно прокладывает себе путь. А в ожидании этого события мы своей блестящей акцией оставим след в умах. И пусть общественное мнение поймет, что наконец кто-то решился взять быка за рога.
Он замолчал, и в его синих глазах сверкнул холод стали.
– Я все-таки позволю себе повториться, – не унимался мрачный Мезлиф, вообще-то не любивший возражать. – Я не нахожу удачной идею провоцировать полицию и префекта. Лучше пусть будут в арьергарде. Вы сами нам часто говорили: «Сдержанность и соблюдение тайны – лучшее оружие, чтобы дождаться, когда власть сама упадет, как созревший фрукт».
Генерал испепелил его взглядом.
– Внезапная акция нужна нам сейчас, чтобы разбудить сознание людей, – твердо повторил он. – Время настало… За этой акцией последует множество других. И постепенно народ поймет, что поднимается новая сила и эта сила поддерживает его и действует ради него.
Он выпрямился, гордо подняв подбородок, как тогда в Африке или в Югославии, когда отдавал приказы своим подчиненным.
– Мы дадим этому отродью понять, что в нашей стране еще существуют смелые люди. А если здесь кто-нибудь боится, то ему самое время уйти.
Все надели свои маски, в том числе и Мезлиф, который после отповеди генерала побледнел от стыда и ярости.
