Суббота
39
День потихоньку занимался. Его приближение ничем себя не обнаруживало, кроме пепельно-серой дымки на востоке. Даже городское освещение пока еще не погасили. Улицы были пустынны. Разумеется, тут и карантин тоже постарался, хотя в такой час на улицах со стороны площади Эскироль редко можно было видеть толпу народа.
На Новом мосту две полосы движения из трех были закрыты из-за дорожных работ. Однако мусоровоз, проехавший с рю де Мец, только чуть притормозил, проезжая за оранжевую линию. Его вертящийся фонарь отражался в темной воде Гаронны, когда он быстро проскакивал мост. Сзади два мусорщика схватились друг за друга, привычные к таким выходкам шофера.
И вдруг, когда они ехали вдоль единственной доступной полосы, он резко дал по тормозам, и оба мусорщика чуть не расквасили себе носы о грузовик.
– Да чтоб тебя! – рявкнул Жоао, спрыгнув на тротуар и широким шагом добежав до кабины. – Что на тебя нашло? Заболел, что ли?
Когда он поднял глаза на шофера, сидящего в кабине, то не узнал лица своего приятеля. Таким он его никогда еще не видел. Вытаращенными глазами он что-то разглядывал сквозь лобовое стекло.
– Эй, ты что, оглох?
Тот повернул к нему восковое лицо и пальцем указал на что-то перед грузовиком, не произнеся ни слова. Жоао не видел, что там, но понял, что его товарищ потрясен.
Тогда он пробежал еще несколько шагов и заглянул вперед, на шоссе перед машиной. Он содрогнулся, с шумом выдохнул воздух и услышал звук собственного голоса:
– Матерь Божья…
40
Настоящий хоровод проблесковых маячков и ярких прожекторов на мосту разогнал последние остатки ночи.
Ограничительные заграждения из лент были спешно натянуты вдоль Тунисской набережной и Дорады по восточному берегу и на площади Лаганн по западному. Они преграждали путь пешеходам и проезжающим автомобилям и создавали определенную дистанцию, чтобы ни журналисты, ни просто зеваки с фотоаппаратами не могли ни фотографировать, ни снимать на видео все, что происходило на мосту.
Полицейские, которых месяцами занимали в охране мероприятий, на антипандемических мероприятиях и в плане «Вижипират», быстро растягивали тенты, чтобы скрыть от посторонних глаз место преступления, разворачивали десятки метров электрокабеля, контролировали подходы.
Новый прокурор Гийом Дрекур, наверное, уже не раз сказал себе, что для первого года в Тулузе он слишком избалован. Может быть, пожалел, что уехал из Безансона. Они с Шабрийяком о чем-то беседовали, когда на рю де Мец появился Сервас со своей группой. Они вышли из машины и последнюю часть пути прошли пешком, пробираясь в толпе, которая росла с каждой минутой.
Охранник, бегло взглянув на их удостоверения, приподнял заградительную ленту. Положенной каскетки на нем не было. Самира знала, что большинство полицейских в форме отказывались носить каскетки, считая, что в них они похожи на клоунов, а толку с них никакого: мало того что выглядишь смешно, а главное – ты абсолютно беззащитен.
В этом и была задача: в отличие от большинства полицейских мира, французские полицейские не должны были внушать страх. Они и бронежилеты носили под одеждой, чтобы не выглядеть слишком воинственно. Короче, должны были смотреться овечками, а не волками. Самира подумала, что такая идея и в самом деле неплоха в стране, где каждые полчаса возникает ситуация неповиновения и каждый год агрессия по отношению к полицейским вспыхивает десятки раз. Когда манифестанты и полиция идут стенка на стенку, и полицейских сжигают или волокут вслед за автомобилями, а манифестантам выкалывают глаза или отбивают почки.
«Сегодня будет ясное солнечное утро, – подумала она, чтобы отвлечься. – Кристальное осеннее утро Юга Франции, где даже зимой чувствуется, что весна не за горами. И день будет красивый, и город тоже красивый, без этого клочка ночной тьмы, что лежит сейчас посреди моста».
Она взглянула на Мартена.
Он замкнулся в себе, застегнулся на все пуговицы, как всякий раз, когда приезжал на место преступления. С отсутствующим видом кивнув Шабрийяку и прокурору, двинулся вперед, точно следуя по «пути», ограниченному техниками. Самира, Венсан и Кац пошли следом за ним.
И сразу же увидели слово на груди трупа:
ПРАВОСУДИЕ.
На этот раз сомнений не оставалось: СМИ явятся немедленно, за ними национальные службы информации, потом прибудет министр, поставят палатку для журналистов… Самира переключила внимание на место преступления. Как и Муса, этот парнишка тоже был абсолютно голый. Они сразу узнали белое, как мел, лицо, похожее на лисью морду, и рыжие волосы.
Кевин Дебрандт.
– Паскудство, – просто сказала Самира.
У Кевина Дебрандта правая нога как-то гротескно искривилась – голень и бедро составляли абсурдный угол – а бок казался впечатанным в асфальт. По всей вероятности, его выбросили из машины на ходу, как мешок, причем с приличной высоты. Сервас подумал о фургоне Лемаршана, но вряд ли Лемаршан был таким дураком, чтобы снова ввести в игру свой фургон через несколько часов после того, что произошло на берегу канала.
Фатия Джеллали уже приступила к поднятию тела, и ее волосы блестели в ярком свете фар, как у актрисы на подмостках. Вот только в это время театры опустели, и актеры сидели без работы. Право выхода на сцену имели только такие, как она… и как он.
Сервас внимательно огляделся кругом.
Фотографы прицельно «расстреливали» каждую деталь. Техники отбирали пробы, ставя маленькие фигурки всадников там, где что-то находили. Один из них все отмечал в записной книжке, другой вымерял расстояния на мосту шагомером, там, где рулетки было недостаточно.
Свет зари мягко обволакивал каждый силуэт и придавал всей сцене ирреальный рельеф, неестественной четкостью напоминающий фантастический киноэпизод.
Он остановился примерно в метре от тела.
– Здравствуй, Мартен, – сказала доктор Фатия Джеллали.
– Здравствуй, Фатия. Я знаю, кто это. Этого парня мы разыскиваем. Кевин Дебрандт.
Она встала.
– Я нашла у него на ступнях следы соломы. Судя по запаху, он находился либо в хлеву, либо в конюшне, во всяком случае, там, где держат скотину или лошадей… Анализ покажет.
– Супер. Сколько хлевов и конюшен есть в округе?
Поверх маски она бросила на него хитроватый взгляд, словно извиняясь, что у трупа на лбу не наколот адрес убийцы.
Сервас еще раз вгляделся в надпись, выжженную на груди парня:
ПРАВОСУДИЕ…
Что за правосудие? Кто его осуществил? Это слово уже само по себе было знаком.
Они пошли ко входу на мост, где скапливался народ в нарукавных повязках «Полиция» с устрашающими регистрационными номерами из семи цифр у каждого работника: «RIO», или «организационно-индентификационная база»
[52], – пример невыносимого административного жаргона. Сервас не заметил высокого полицейского в штатском, с вытянутым лицом в обрамлении рыжей бороды, который топтался рядом в пределах слышимости.
