Черенок подхватил речь с ее уст, как подхватывают на лету упавший сосуд:
— Ты хочешь, господин, послушать историю брата моего Шимона? Ибо, судя по описанию, это он. И мизинец на левой — да, на левой руке — он повредил, когда снимал меня с дерева.
— Говори, — в голосе Марка не было ни тени удивления, — мне казалось, вы совсем не заодно…
— Мне было пять лет, а ему… ему семнадцать. Я на что-то очень обиделся и залез на раскидистую смоковницу, что росла у нас во дворе. А слезть боялся. И кто полез за самым младшим в семье? Самый старший его брат, конечно. Только ветка, на которую я залез, была слишком тонка для нас двоих. Он упал с дерева и сломал палец, так неудачно… И не дал его притом вправить, он всегда был упрямцем! Так и срослось криво.
— Да что твои смоковницы! — рассердился Марк. — С чего ты вообще взял, что это он?
— Как не узнать Шимона? Шимона, родного моего брата, которого оплакала семья, которого прежде смерти похоронила вся община? Шимона, за которым я залез бы на самую высокую смоковницу, на гору из чистого базальта, лишь бы снять его оттуда, хоть бы я переломал все свои пальцы… Но, увы, пока он не вернется к нам, мы ничего не сможем сделать.
— Да что ты придумываешь, — рявкнул Луций, — разве Симон — иудей?
— А разве это римское имя? Шимон, сын Йосефа, ученик Гамлиэля
[89]. А на ваших языках выходит — Симон.
— Да, — растерянно подтвердил Луций, — он называл эти имена…
— .. .мой брат и лучший друг Шауля, того самого Шауля, которого вы потом назвали Павлом. Еще одного из наших… отступников. Но все по порядку. Ты знаешь, добрый господин мой Марк, и вы, стоящие вокруг, что мы, иудеи, не ценим в этом мире ничего выше нашей царицы Торы, а она во внешнем своем проявлении есть книга, и значит, мы ничего не ценим выше книги. И едва мальчик начинает отличать сладкое от горького и родных от чужих, мы учим его отличать алеф от бет — это наши буквы, впрочем, и вы заимствовали их у нас.
— Не заговаривайся! — на сей раз разозлился Филолог. — Буквы наши!
— Вы взяли их у финикийцев, а они — у нас. Что значит по-гречески «альфа» или «бета»? Ничего. А в наших языках первое означает «бык», а второе «дом», и начертания букв именно таковы.
— Альфа совсем не похожа на быка! — возмутился Филолог.
— Поверни ее наоборот — и будет тебе рогатая голова. Просто греки тайком подглядывали к финикийцам в записи, как я подглядывал в книги к брату моему Шимону, и потому некоторые буквы разучили кверху ногами. Только они потом так и не переучились, в отличие от меня.
Марк расхохотался:
— Сбил, сбил спесь с грека! Первый, кому удалось! Черенок, ты мне по нраву. Продолжай. Хочу узнать историю твоего брата.
— История эта коротка и печальна, хотя жизнь его оказалась долгой, да хранит его Всевышний и да возвратит сердце его к народу своему. Брат мой Шимон учился у ног великого Гамлиэля, главного знатока наших законов и обычаев, а я был тогда слишком мал, чтобы что-то понимать, чтобы меня можно было брать в дом учения. Но он вместе с Шаулем часто приходил после занятий у учителя, они продолжали спорить. Люди в шутку называли их тогда Шаммай и Гиллель
[90] — это другие великие мудрецы нашего народа, которые так по-разному толковали Закон. И Шауль, конечно, был Шаммаем, а Шимон…
— Слишком много имен, Черенок, — прервал его Марк, — они нам не нужны. Особенно с этим варварским шипением.
— Короче говоря, когда можно было толковать строго — Шауль толковал строго. Он говорил, что вокруг любого правила, как вокруг колодца, нужно выстроить дополнительную ограду, чтобы никто случайно в него не упал.
А брат мой Шимон считал, что ни к чему это, что заповеди и правила даны нам как светильники, а не как колодцы, чтобы каждый мог видеть свой путь и ступать верно. И что не надо вмешиваться в жизнь человека с мелочными придирками, не этого от нас ждет Всевышний. И мне тогда казалось, что брат мой прав, а Шауль — нет. Я и по сю пору так думаю, хотя…
Но обо всем по порядку. Потом возникло какое-то новое учение, они говорили, будто галилеянин Ешуа и был Машиах
[91] — великий пророк и царь, которого мы ожидаем. Ну, не о нем первом такое говорилось и вряд ли о нем последнем. И Шауль, конечно, предпринял все меры, разыскивал сторонников этого учения, — потом их стали называть «христианами», — и тащил их на суд. Ну а через какое-то время… Знаете, когда сильно что-то ненавидишь, иногда сам начинаешь этому уподобляться. Однажды Шауль исчез. И через год-другой мы услышали о нем как о пламенном проповеднике нового учения.
— А при чем здесь твой брат?
— Вот тут мы и добрались до самого главного и печального события в его жизни. Знаете, когда начинается противостояние, многие сердца ожесточаются. Нужно было остановить зловредную секту, заградить уста лжеучению… Учителя и законники спорили, но все чаще спор сводился к одному: как стать самым правильным и самым строгим, как вознести себя над толпой. Не по душе это было Шимону.
Кто-то скажет, что он просто завидовал другим, старшим знатокам Закона: дескать, они знали не больше него, они сидели не ближе него к Гамлиэлю, — но они стали править от имени Торы, а Шимона никто не хотел слушать.
Я прекрасно помню этот день, и для меня он чернее дня, когда Израиль поклонился золотому тельцу или когда разрушили наш Храм нечестивые… э… вавилоняне. — Тут Филолог хмыкнул. — Брат пришел ко мне, — а мне было столько, сколько было ему, когда снял он меня со смоковницы, и я уже сам изучал Тору у ног Гамлиеэля, — и он сказал… Мне трудно повторить его слова. Но он сказал: «Я хочу просто быть собой, и больше ничего. Полагаю, именно этого ждет от нас Бог. И я знаю только одну веру на свете, которая даст мне это, — вера в Ешуа, нашего Машиаха, Который освободил нас от рабства букве и ввел в царство смысла».
— Что-то плохо понятен мне этот рассказ, — прервал его Марк, — ты говоришь, как будто все мы тут иудеи и знаем наизусть слова ваших мудрецов. Так что, твой брат стал христианином?
— Вы называете это так, — согласился Черенок, — а для нас он стал отступником. Можно толковать заповеди и наставления, можно спорить о них и возражать… Но Шимон сказал: «Не хочу прожить остаток жизни, препираясь, можно ли в субботу растирать в ладонях колосья и сколько шагов допустимо в оный день пройти за городские ворота, ибо не в том суть. Она — в том, что в субботу человек должен помнить Творца и подражать Ему, спасать, а не губить. Хотя бы только в субботу. И был лишь один Учитель, который посмел это сказать, — я пойду за Ним». И еще добавил из изречений наших любимых учителей: «Если не сейчас, то когда?» И горечью обернулся для меня этот сладкий плод мудрости. Мой брат оставлял меня. Он взбирался все выше и выше по тонкой ветви, с которой невозможно слезть, не расшибившись насмерть, а я не знал, как его остановить.
