– Не ярой – ведь это вполне может быть просто какой-то серийный убийца, который охотится за любыми студентами. Непохоже, чтобы список участников программы был доступен каждому встречному-поперечному.
– Однако это почти так. Доктор Уимен, и Елена, и все их помощники и лаборанты знают наши имена. Бухгалтерия тоже, – говорит он.
– И ты всерьез думаешь, что Уимен или кто-то из его подручных на такое способен? – Просто не могу удержаться от вопроса: – А он разве не веган?
– Как и Гитлер.
– Это может быть и Елена. Тема Джекила и Хайда
[65].
В ответ он смеется, и я тоже хихикаю, но исключительно иронически. От этого внутри опять разгорается боль.
– А ты вообще куда едешь?
Мы движемся к востоку, а не к юго-западу в сторону Вирджинии.
– Мне нужно сначала кое-что взять, – отзывается он, сворачивая на Кью-стрит. – Из съестного.
Чувствую некоторое напряжение в животе – когда оказываешься в чьей-то машине, ты в некотором роде пленник. Но через несколько минут мы подруливаем к «Вендиз»
[66], и я чувствую смущение. Именно в таком невинном месте он забил стрелку с каким-то мутным парнем, который продаст мне шокер? Вылезаем из машины и направляемся в ресторан, из которого несет жареной картошкой. Жду чего-то необычного, но Чарльз попросту направляется к прилавку и заказывает большой «Фрости»
[67].
– И всё? – спрашиваю я.
– Хочешь чего-нибудь?
– Нет.
– Лучше подумай как следует, поскольку делиться я не собираюсь, – говорит Чарльз.
– Могли бы взять с улицы, прямо из машины.
Он с отвращением кривится.
– Портмонты никогда ничего не покупают с улицы.
Просто не могу не расхохотаться, что вызывает какое-то странное ощущение в мочевом пузыре.
– Я мигом, – говорю ему, направляясь в туалет. В ресторане больше никого нет, и туалет блаженно пуст. Заодно можно будет проверить свой макияж. Не хочу, чтобы Чарльз догадался, что на меня кто-то напал – поскольку тогда он поймет, что я из тех, на кого можно напасть.
Попи́сав, отрываю кусок туалетной бумаги – и тут же застываю на месте. Вода в унитазе розовая – а до месячных еще как до луны. Руки трясутся, пока я привожу себя в порядок. Смотрю на свои дрожащие пальцы, лежащие на коленях. Повреждение почек. Я получила такой сильный удар, что он повредил почки. «Все нормально, – говорю себе. – Выходи, пока Чарльз не подумал, с чего это ты тут так долго торчишь. Раны имеют свойство заживать. Если через пару дней не пройдет, сходишь в студенческую поликлинику и что-нибудь выдумаешь». Но по какой-то причине не могу подняться. Голова болит, плечо ноет, в спине противно пульсирует.
Слышу, как открывается дверь, а потом насмешливый голос Чарльза:
– Ты тут не утонула?
– Вообще-то это женский туалет! – кричу я, вскакивая и яростно натягивая трусы и штаны.
– Половые различия – это из области социального конструктивизма. А потом, у меня есть новости.
– Какие новости? – отзываюсь я, пулей вылетая из кабинки.
Его улыбка увядает, когда он видит меня. В одной руке у него «Фрости», в другой – телефон.
– Чад только что ответил, – объясняет Чарльз, шаря взглядом по моему лицу. – Говорит, что Уилл был на мероприятии всю ночь. Типа как до трех или четырех утра.
Молча смотрю на него. Выходит, на меня напал не Уилл.
– А почему ты вообще про это спрашивала? Что-то случилось в тот вечер?
Ничего не отвечаю.
Чарльз засовывает телефон обратно в карман, ставит «Фрости» на мусорный бачок и подступает ближе, чтобы изучить мое лицо, прежде чем я успеваю отшатнуться.
– Это вроде тональный крем?
– Кто-то меня здорово отметелил, – признаюсь я, слишком измотанная, чтобы придумать какую-нибудь отмазку. Вспоминаю закрытую дверь Джессики.
Глаза Чарльза расширяются.
– Я думала, что это Уилл, но этого не может быть, раз уж он всю ночь проторчал в САЭ. Но, кто бы это ни был, ищи парня с ножевой раной.
– Ты серьезно?
– У меня кровь в моче.
– Что?!
Разворачиваюсь и задираю рубашку, открывая спину. Ушиб потемнел до синевато-багрового. В раковину капает вода. Едва не вскрикиваю, когда он прикасается ко мне – ушиб болезненный при прикосновении, а рука у него холодная от «Фрости». Чарльз проводит пальцами по ушибу, и я закрываю глаза, вцепившись в дверь кабинки. Жутко не хочется это признавать, но между болью и повышенной чувствительностью ощущаю, как где-то между ног пробуждается интерес. Вспоминаю, как Чарльз выглядел тогда за пианино.
Слышу, как он отступает назад. Опускаю рубашку, поворачиваюсь.
– Выходит, это действительно произошло, – мрачно произносит он. Сунув руки под кран, киваю. – Тогда двигаем за шокером.
Опять садимся в машину и выруливаем на шоссе. Чарльз уже снял темные очки и едет слишком быстро. Я закрываю глаза, наслаждаясь тем, как врывающийся в открытые окна ветер ерошит мне волосы. В воздухе стоит характерный осенний запах креозота – народ спешит освежить заборы перед заморозками.
– Никогда не была в «Вендиз», – говорю я сквозь свист ветра, желая переменить тему.
– Что?! – Он мощно присасывается к своему «Фрости», отчего у него вваливаются щеки – видать, содержимое стакана достаточно густое.
– Мои родители по какой-то причине просто ненавидели это место. Что-то у них против него было, так что мы никогда туда не ходили.
– Довольно странный предмет для ненависти.
– А что такого особенного в этих «Фрости»? Все только про них и говорят.
– Я уже сказал, что не дам ни капельки.
Строю ему глазки на протяжении доброго отрезка триста девяностой пятой трассы, где движение из-за пробки едва не застопорилось.
Потом Чарльз переводит взгляд на меня, смеется и передает мне вощеный бумажный стакан. Пробую и не могу удержаться от мысли, что теперь я обхватываю губами ту же соломинку, которой только что касались его губы, – как говорится, поцелуй по ассоциации. Долю секунды он смотрит прямо на меня, пока я втягиваю в себя густую холодную жидкость. Ветер треплет прядь моих волос, закидывает ее прямо в лицо. Чарльз с улыбкой наклоняется и заталкивает мне ее за ухо.
