Врет? И почему Чарльз терпеть его не может? Это меня еще больше в нем интригует.
– Супер, – говорю я. Поднимаю на него глаза, и мы встречаемся взглядами. – Итак, чем же ты занимаешься, когда не спасаешь мир?
– Качаюсь в основном. Готовлюсь к играм по функциональному многоборью.
– И что, есть такие игры? Типа олимпийских?
– Еще круче! – отзывается он, ухмыляясь. – Но САЭ отнимает просто бездну времени. Приходится много чего организовывать, вроде всей этой фигни с ураганом.
– Так ты и живешь в этой вашей штаб-квартире? – спрашиваю я, брезгливо наморщивая носик.
– Да ладно тебе! – отвечает Чад, игриво пихая меня локтем в бок. – В смысле, лично у меня в комнате полный порядок, просто мне хочется, чтобы мои лучшие друзья были под боком.
– А некоторые из «братьев» не живут там?
Он мотает головой.
– Когда только вступаешь, ты обязан жить в доме, принадлежащем братству, однако после первого курса можешь переехать. Но я делаю все возможное, чтобы поддерживать дух сплоченности, чтобы каждый день все чувствовали себя членами одной большой семьи. Все наши очень помогли Чарльзу с его избирательной кампанией. Марти разработал дизайн его агитационных плакатов, я занимался подготовкой митингов, Уилл заручился голосами команды по лакроссу…
– Уилл? – переспрашиваю я.
– Что, не знаешь его? Блондинистый такой, патлатый, в лакросс играет.
– А-а, этот… Ты с ним много общаешься?
– В основном в последнее время. Он теперь часто у нас торчит.
Может, боится оставаться в собственном доме?
Щелкаю пальцами, словно вдруг что-то вспомнив.
– Кстати, мы тут с одним из твоих новобранцев недавно лабу по биологии вместе делали. Препарировали поросенка. Вонючка вроде?
Вид у Чада поначалу вроде немного смущенный, а потом по лицу его пробегает нечто вроде раздражения.
– Майло, ты хочешь сказать… Вообще-то я очень не люблю все эти кликухи, но «братья» никак не угомонятся.
– Славный малый.
– Это да. И мозги на месте. Надеюсь, он останется.
Чад явно просто мастер выдавать информацию, которая по сути своей совершенно бессодержательна. Он опять улыбается, на сей раз более игриво.
– Кстати, о тусовках: я просто не могу поверить, что ты не помнишь, как мы встречались тогда у Чарльза!
– А мы общались?
Он отхлебывает пива.
– Я на тебя запал.
– Не слишком-то сильно, судя по всему.
– А у меня еще есть шансы?
– Уверена, что ты найдешь кого-нибудь себе под стать.
– В итоге тогда я спал на полу вместе с шестью какими-то придурками.
Невольно ощущаю жаркую волну, некий неодолимый зуд где-то внутри. Вся эта помешанность на собственной безопасности пробила серьезную брешь в моей личной жизни – так сказать, отобрала у меня солидную порцию витамина «Д».
– Я тогда тоже спала одна.
Вдруг в голове возникает картинка, как я стою перед Чарльзом в одной рубашке. Как мечтаю, что сейчас он протянет руку и начнет медленно расстегивать пуговицы, а его ладони скользнут по моей голой коже.
– Стыд и позор, – произносит он без улыбки.
Внезапно мне хочется, чтобы Чад меня трахнул. Хочу ощутить его вес, навалившийся на меня. Хочу обрести над ним полную власть, как Медуза горгона
[87].
Протягиваю руку и плавно обхватываю его за шею, притягивая его рот к своему. От него пахнет лесным одеколоном, и целоваться он умеет. Продолжаем, и зуд становится еще сильнее. Его руки обхватывают меня, словно ловушка, и я трусь о него бедром. Отрываюсь от него, бормочу:
– Давай куда-нибудь пойдем.
– Конечно, – говорит он. – В доме сейчас никого.
У Чада самая большая спальня на самом верхнем этаже штаб-квартиры САЭ. Порядок здесь просто поразительный – кровать заправлена как по ниточке, книги аккуратно выстроились на полках. Он закрывает дверь, и мы сразу начинаем сосаться. Одна из его толстенных ручищ лезет мне под юбку. Я закрываю глаза, запрокидываю голову и чувствую его губы у себя на шее.
Хватаю его за плечи и толкаю в сидячее положение на кровать. Вылезаю из платья, сознавая, что превосходно вижу свое отражение в темном окне за изголовьем.
Вдвоем стаскиваем с меня лифчик, и я позволяю ему пожирать себя взглядом. Дергаю его за полу́, и он снимает пиджак, свитер и, наконец, футболку, открывая мускулистые плечи и загорелую кожу. Грудь у него волосатая – я не большая любительница этого, – но не слишком. Чад притягивает меня ближе, его губы смыкаются с моими. Опрокидываю его на спину со словами:
– Только никаких ботинок в постели!
Ухмыльнувшись, он наклоняется, чтобы стянуть свои черные туфли, потом выжидающе смотрит на меня.
– Штаны, – подсказываю я.
Извернувшись, Чад вылезает из джинсов, роняет их на пол. Опять притягивает меня к себе и целует в грудь. Стягиваю трусики и забираюсь на кровать, опрокидывая его на спину. Он просовывает руку мне между ног и двигает ею медленными пульсирующими движениями, но непохоже, что в данный момент мне требуется какая-то прелюдия.
Уже вдавливаю его в себя, когда Чад останавливает меня движением руки, тихонько рассмеявшись.
– Погоди-ка секундочку, надо достать презерватив.
– Я на таблетках, – говорю я, нетерпеливо глядя, как он роется в карманах джинсов. Могу простить ему это привередство, поскольку он проделывает это быстро, а потом затягивает меня на себя. Охаю и зарываюсь лицом ему в шею.
– Все хорошо? – мурлычет он. Прикусываю ему ухо, сжимаю его обеими руками, а потом валю на спину. По-прежнему вижу в темном окне наше отражение, как в зеркале. Волосы у меня встрепаны, его руки тянутся ко мне, наши тела движутся в унисон. Наклоняюсь, чтобы поцеловать его, чувствуя за губами его зубы. Обхватываю его пальцами за шею.
* * *
Будят меня солнечный свет и птицы. Чад привалился ко мне, одна его ручища со вздувшимися венами покоится у меня на груди. Зеваю, и в животе у него громко бурчит. Он смеется.
– Я только что и сам проснулся. Как насчет буррито на завтрак?
– Давай.
Роюсь в своей сумочке в поисках телефона. Поступило несколько новых уведомлений, и кто-то прислал мне в сообщении фотку. Смотрю на нее в полной растерянности. На фотке я сама, спящая, на каком-то полосатом фоне. Точно такие же полоски, как на подушке Чада.
