Кроме того, в ходе расследования я был озадачен куда большим количеством наблюдений аналогичных кошмаров, пусть непродолжительных и зыбких, у тех, кто не страдал от выраженной амнезии. Интеллект этих людей был по большей части посредственным или куда слабее – трудно было представить их в качестве носителей столь аномальной тяги к знаниям и сверхъестественных умственных способностей. Чужеродная сила овладевала ими лишь на мгновение и сразу отступала, оставляя лишь бледное, спешно угасающее воспоминание о сверхчеловеческом ужасе.
За минувшие пятьдесят лет насчитывалось по меньшей мере три подобных случая – последний из них был зарегистрирован всего пятнадцать лет назад. Неужели что-то вслепую тянулось к нам сквозь время из неведомой бездны мироздания? Быть может, то были слабые отголоски чудовищных, омерзительных экспериментов, не подвластных человеческому разумению? Таковы были некоторые из беспорядочных мыслей, что посещали меня в часы слабости – фантазии, подкрепленные легендами, изученными мной в ходе моего исследования. У меня не было сомнений в том, что определенные предания родом из незапамятной древности, неизвестные ни жертвам амнезии, ни их лечащим врачам, были удивительным, невероятным образом связаны с провалами в памяти, схожими с теми, что довелось испытать мне.
При попытке описать природу столь назойливо преследовавших меня снов и видений я все еще чувствую страх. В них сквозило безумие, и временами я в самом деле верил, что схожу с ума. Быть может, то были своеобразные галлюцинации, поражавшие тех, кто страдал от расстройств памяти? В теории, подсознание может стремиться заполнить столь обескураживающие пробелы псевдовоспоминаниями, тем самым рождая необъяснимые, богатые образами бредовые идеи. Именно так (хотя альтернативная фольклорная теория казалась мне более правдоподобной) считало большинство психиатров, помогавших мне в поисках идентичных случаев и подобно мне дивившихся точности открытых мной совпадений. Они не сочли меня невменяемым, поместив мой недуг в ряд нервных болезней. Мое стремление отследить его причину, подвергнуть его анализу вместо того, чтобы отрицать его или попытаться забыть все случившееся, сердечно поощрялось ими согласно принципам психологии. В особенности я ценил советы тех врачей, что обследовали меня в период моей одержимости иной личностью.
Сперва тревоги мои были связаны не со зрительными галлюцинациями, но с более абстрактными материями, о которых я упоминал выше. Кроме того, глубокий, необъяснимый страх порою охватывал меня при мысли о себе самом. Он пробуждался во мне, когда я видел свое тело, словно я воспринимал его совершенно чужим и невообразимо омерзительным. Опуская взгляд, я видел знакомый мне человеческий облик в неброском сером или синем костюме и странным образом успокаивался, но достигал я этого, лишь преодолев неизмеримый ужас. По возможности я избегал зеркал, а брился исключительно в парикмахерских.
Немало времени прошло, прежде чем я начал связывать свои расстроенные чувства с мимолетными видениями, что все чаще посещали меня. Впервые я уловил подобную зависимость, ощутив искусственную, внешнюю преграду, блокировавшую мои воспоминания. Я догадывался, что обрывочные образы, являвшиеся мне, заключают в себе глубинный, жуткий смысл и связаны с моей сущностью, но благодаря настойчивому потустороннему вмешательству я не мог постичь его, равно как и природу данной связи. Затем изменилось мое ощущение времени, и я отчаянно пытался соотнести фрагменты своих снов с пространственно-временным порядком.
Сперва эти проблески видений порождали во мне не страх, а удивление. Мне казалось, что я нахожусь в грандиозном зале, где величавые своды терялись в непроглядном сумраке над головой. Я не понимал, в каком месте и в какой эпохе я оказался, но подобный принцип повсеместно использовали древние римляне при возведении арок. Колоссальные окна были круглыми, двери – высокими, арочными, а пьедесталы и столы по высоте равнялись привычным для нас комнатам. Вдоль стен простирались полки из темного дерева, где стояли неимоверные фолианты, чьи переплеты были испещрены незнакомыми символами. Обнаженную каменную кладку покрывала криволинейная, математически точная, прихотливая резьба; встречались высеченные надписи с теми же символами, что виднелись на огромных книгах. Чудовищные блоки из темного гранита были сложены по мегалитическому типу: вогнутое основание верхних примыкало к выпуклой вершине нижних. Стульев не было, но на широких пьедесталах громоздились книги, бумаги и нечто, напоминавшее письменные принадлежности – странного вида сосуды из фиолетового металла и стержни с запятнанными концами. Несмотря на то что пьедесталы были весьма высоки, иногда я смотрел на них сверху вниз. На некоторых стояли большие светящиеся хрустальные шары, служившие лампами, и неизвестные механизмы из стеклянных трубок и металлических рычагов. На застекленных окнах стояли прочные решетки. Хотя я не осмеливался приближаться к ним и заглядывать в них, я мог различить отдельные кроны древовидных папоротников. Пол был сложен из массивных восьмигранных плит; ни ковров, ни драпировок в зале не было.
Позднее в своих снах я видел, как перемещаюсь вдоль циклопических каменных коридоров, вверх и вниз по монструозным гранитным галереям. Лестниц нигде не было видно, а коридоры были шириной не менее тридцати футов. Некоторые из зданий, сквозь которые я проплывал, терялись в небе – должно быть, их высота составляла тысячи футов. Под ними находились многоуровневые черные подземелья, куда вели вечно запертые люки, опечатанные металлическими накладками, – я смутно догадывался, что за ними таится некая угроза. Должно быть, я был здесь в качестве пленника; на всем, куда падал мой взгляд, лежала печать ужаса. Я чувствовал, что лишь спасительное незнание хранит мой разум от тех тайн, что скрывались за насмешливыми кривыми линиями иероглифов на стенах.
Спустя еще немного времени мне открылись виды за колоссальными круглыми окнами, и я побывал на титанической плоской крыше с удивительными садами, обширным пустырем и высоким зубчатым каменным парапетом, где кончались наклонные галереи. Гигантские здания с садами стояли вдоль мощеных дорог в двести футов шириной, простираясь на многие лиги вокруг. Они разительно отличались друг от друга, но лишь немногие были меньше, чем в пятьсот футов шириной и тысячу футов высотой. Многие из них казались столь колоссальными, что фасады их, должно быть, достигали нескольких тысяч футов, а некоторые были подобны горным вершинам, вздымаясь в серые, влажные небеса. Построены они были преимущественно из камня или бетона; в кладке большинства прослеживалась та же криволинейная геометрия, что и в стенах моей темницы. На плоских, обнесенных все теми же зубчатыми парапетами крышах цвели сады. Иногда встречались террасы или надстройки, а меж садов – широкие пустынные площадки. Что-то двигалось по величественным дорогам, но в ранних видениях я не мог различить, что именно.
Местами мне встречались грандиозные черные цилиндрические башни, что были выше всех прочих зданий. Они не были похожи ни на одно из них и выглядели невероятно древними и ветхими. Они были сложены из причудливых прямоугольных базальтовых блоков, слегка сужаясь к закругленным верхушкам. Ни на одной не было и следа окон или иных отверстий – лишь огромные двери. Некоторые здания, гораздо более низкие, осыпавшиеся под тяжестью веков, в общих чертах напоминали цилиндрические башни. В этих грудах неправильных прямоугольных глыб гнездился ужас, и, подобно запечатанным люкам, их окружала зловещая аура.
