«В Освенциме никого ничему не обучают, – сказали ему, – там только газовые камеры. Тебе не выжить. Лучше уж беги и прыгай на колючую проволоку под напряжением, это не так болезненно, как то, что произойдет с тобой в главном лагере».
«Мне не нравились разговоры о том, что живыми оттуда не возвращаются, – сказал Зигги, – и я не хотел это слышать. Хотя разумом я понимал, что мне не выжить, Всемогущий Господь подсказал мне двигаться дальше. И я пошел вразрез с мнением остальных».
В лазарете Зигберт познакомился с доктором из заключенных, бывшим жителем Кельна, которого описывал как «отчасти философа». Зигберт пересказал ему то, что говорили эсэсовцы об обучении плотницкому делу в главном лагере, и спросил его мнения.
«Я не могу сказать тебе, что делать, – ответил доктор. – Там может оказаться так же плохо или еще хуже».
«Мне кажется, в Буне я долго не протяну», – пояснил Зигберт.
«Ты умный юноша, – сказал доктор. – Следуй своим инстинктам».
Этот совет Зигги будет помнить до конца своих дней.
«Выбор» в Освенциме всегда был для узников тяжелой дилеммой. С одной стороны, выбор, сделанный на основании надежной информации, мог спасти жизнь – например, если кто-нибудь говорил: «Не ходи мимо этого капо, он садист». С другой стороны, проверить саму надежность информации не было никакой возможности. «Правильный» выбор мог оказаться ничем не лучше любого другого – стать «выбором без выбора», между плохим и худшим
[22]. В день отъезда Зигберт сделал выбор и объявил эсэсовцам, что хочет учиться плотницкому делу. На дороге стояли два грузовика.
«Выбирай», – сказали ему. Один грузовик следовал в Биркенау, второй – в главный лагерь. При этом никаких опознавательных знаков не было, никто не знал, какая машина куда поедет и какой будет судьба пассажиров каждого из грузовиков. В одном грузовике он увидел пять мертвых тел, в другом – несколько еле живых заключенных. Зигберт выбрал грузовик с трупами, машина тронулась и направилась в главный лагерь Освенцима. Впоследствии он узнал, что второй грузовик привез полуживых заключенных в Биркенау прямиком в газовые камеры.
Слева от входа в главный лагерь Зигберт заметил оркестр из заключенных, игравший популярную польку: Roll out the barrel, we’ll have a barrel of fun…
[23] Грузовик въехал в лагерь.
В окнах барака справа Зигберт увидел молодых женщин.
«Это был блок 24, – рассказывал он Нартелям, – здесь находился бордель: женщины предназначались для эсэсовцев. Тех, кто находился в блоке 24 в течение шести или восьми месяцев, увозили неизвестно куда, а на их место брали новых молодых девушек».
За блоком 24 стояло другое здание – как затем выяснил Зигберт, блок исполнения наказаний. «Там вешали людей, – сказал он. – Таким образом, попадая в Освенцим, вы в первую очередь видели оркестр, бордель и виселицы».
В грузовике он подслушал разговоры эсэсовцев о том, что хорошо бы найти опытную прачку, чтобы стирать им белье. «Ой, да я же много лет работал в прачечной», – солгал семнадцатилетний подросток, придумав очередное объяснение того, как он приобрел свои рабочие навыки. Ему поверили, и некоторое время он стирал белье, пока не выяснилось, что он совершенно не умеет этого делать. «Да ведь я не стиркой занимался, – объяснил Зигберт эсэсовцам, – а горячей водой». И следующие несколько месяцев он подбрасывал лопатой уголь в шесть печей, где нагревалась вода для стирки.
В тот день, когда Зигги излагал свою историю родителям Лотара, снежная буря за окнами их дома нанесла почти семьдесят сантиметров снега на Нью-Йорк, похоронила под снегом автомобили и тротуары, пройти по улицам было невозможно. Из окна их гостиной Зигги видел, как снежное одеяло покрыло Игл-авеню. Через дорогу подход к аптеке скрылся под сугробами. Он приехал к Нартелям на одном из последних поездов метро перед тем, как мэр распорядился его закрыть, и теперь должен был остаться на ночь. Кэти Нартель готовила обед, а он продолжал вспоминать.
Заключенных, рассказывал он, заставляли стоять голыми на морозе, подчас по нескольку часов, пока врачи осматривали их, решая, кто будет жить, а кто умрет. Некоторые узники бегали на месте, доказывая, что у них еще остались силы. Тех, кого обрекали на смерть, выстраивали в шеренгу на узкой аллее, которая соединяла первый и второй блоки. Там как раз и находилась прачечная для заключенных, где Зигги работал в ночную смену. Прачечная была комнатой с двумя окнами с видом на аллею, где размещалось несколько труб и угольных печей
[24]. По этой аллее эсэсовцы гнали узников на смерть в газовые камеры. Зигги рассказывал, как однажды он вместе еще с двумя работниками прачечной подождали, пока эсэсовцы окажутся на другом конце аллеи, высунулись в окна и втащили в прачечную всех подростков, каких смогли. Однажды самого Зигберта приговорили к смерти и поставили вместе с остальными в шеренгу ожидать смерти в газовой камере. Охранники подтолкнули шеренгу вперед, и Зигберта спасли товарищи, втянувшие его в то же окно.
Однако работа в прачечной, как и все остальные, не могла длиться долго, и вскоре Зигберта вновь отправили работать на открытом воздухе под дождем и в холод. Когда в Освенциме шел дождь, спускался туман, и в один особенно дождливый день, чтобы никто из бригады Зигберта не попытался бежать, скрывшись в тумане, охранники отвели всех узников в ближайший амбар. Один из охранников был хорошо известен заключенным как запойный пьяница.
«Как приготовить венгерский гуляш? – завопил он. – Кто мне скажет?»
Один заключенный стал отвечать, называя помидоры и другие ингредиенты. Охранник встал, подошел к нему и ударил по лицу прикладом винтовки, отчего тот чуть не упал. «Ты забыл лук, – сказал охранник. Потом он обратился к остальным: – Кто умеет петь? – крикнул он. – Кто умеет петь, еврейские выродки?» Все они были голодны и умирали, никому петь не хотелось, но Зигберт посчитал, что безумец может убить их всех, если они откажутся петь. Он встал, топнул ногой, отбил быстрый ритм и запел: Roll out the barrel, we’ll have a barrel of fun… Охранник хлопнул в ладоши и стал отбивать тот же ритм сапогом. Когда Зигберт закончил, охранник протянул ему кусок черствого хлеба.
