Во время остановки несколько узников попытались убежать. Зигберт видел, как один из них вбежал в курятник на расположенной рядом ферме. Услышав кудахтанье, фермер вышел из своего дома с ружьем и застрелил беглеца, пытавшегося спрятаться в соломе и перьях.
Через четыре или пять дней узники и их охранники прибыли в Гляйвиц
[33] в Польше.
«Тогда я не знал, – рассказывал Зигберт, – что Гляйвиц был важным железнодорожным узлом: сюда прибывали поезда со всей Польши, из Германии и Чехословакии. Мы шли примерно с четырех часов утра и наконец дошли туда. Мы проходили мимо каких-то открытых вагонов для скота. Открылись двери только что приехавшего поезда, и я увидел картину, которая теперь преследует меня всю жизнь. В вагоне стояли люди, на плечах у них были одеяла, они напоминали сгрудившиеся живые скелеты. В вагонах лежали груды тел, и охранники приказали этим живым трупам выбросить их. Мы привыкли каждое утро видеть мертвецов, которые не смогли пережить ночь, и это уже было достаточно ужасно. Но то, как эти скелеты в одеялах выбрасывали трупы из вагонов для скота, запало мне в душу навсегда. Я не забуду этого зрелища до самой смерти. Потом охранники погрузили нас в один из открытых вагонов, и мы двинулись на поезде через Чехословакию… Чехи были к нам добры, – продолжал Зигберт. – Они бросали в наши вагоны хлеб, лук, картошку или что-нибудь еще, даже несмотря на то, что эсэсовцы стреляли по ним из вагонов. Я поймал кусок хлеба, но, конечно, ко мне подступили другие узники. Я разломил хлеб пополам и подбросил одну половинку в воздух, чтобы они начали драться за нее. Вторую часть куска я оставил в куртке и потом поделился ею с Лотаром. У меня очень болели ноги от многодневного стояния, так что в какой-то момент я сполз на пол, чтобы отдохнуть. И тут внезапно какой-то парень вдвое меня больше сел мне на голову, пригвоздив меня к полу. Он сидел у меня на голове и шее, я кричал и пытался столкнуть с себя его тяжелое тело, но он не обращал внимания. Как и все, он был истощен и теперь увидел нечто, на что можно сесть. К счастью, мне удалось выбраться из-под него».
Поезд наконец прибыл на станцию, хотя никто и не знал, на какую именно. Охранники выгнали всех из вагонов, и снова начался пеший марш. Зигберт и Лотар полезли в карманы курток, вынули оттуда по щепотке сахара, зачерпнули другой рукой по пригоршне снега и посыпали сахаром.
«В Освенциме сахар был только у эсэсовцев, в нормальных условиях узники получить его не могли, – пояснял Зигберт, – но в последнюю ночь, когда пошли слухи о марше, началась паника. Заключенные взломали дверь склада с припасами рядом с кухней. Одни украли оттуда обувь, другие – какую-то одежду, а мы с Лотаром зачерпнули себе сахара. Никаких мешков или пакетов у нас не было, так что мы засыпали его в швы тюремных роб. Во время марша мы зачерпнули горсть снега, посыпали ее сахаром и назвали полученное лакомство шербетом. Я сказал Лотару: “Если мы выживем, нашим любимым блюдом будет снег с сахаром – и еще все, что можно будет съесть”».
Через день пути Лотар уже не мог идти дальше. В изнеможении он остановился, готовясь умереть, и отбросил одеяло и ржавую банку мясных консервов, которую они «организовали» перед маршем. Зигберт увидел, как к ним из конца шеренги приближаются эсэсовцы с винтовками. Прежде чем они начали стрелять по Лотару, Зигберт быстро повернулся, наклонился к Лотару и велел тому облокотиться на него. Зигберт с трудом поднялся и пошел, спотыкаясь под весом друга.
С ними поравнялись двое других узников. Зигберт узнал в них христиан, которые всегда восхищались его умением устраивать дела.
«Сегодня мы собираемся сбежать, – прошептали они Зигберту, – и мы хотим, чтобы ты пошел с нами. Ты говоришь по-польски лучше поляков. Идем с нами. Убежим вместе. Мы не предлагали этого никому, только тебе».
Зигберт отрицательно покачал головой и кивком указал на Лотара, которого фактически нес на спине: «Это мой друг, и он хромает. Если я его оставлю, через час его пристрелят».
«Ты должен думать о себе», – сказали они.
Зигберт снова покачал головой: «Он мой лучший друг, и он спас мне жизнь. Я не могу его бросить».
Двое христиан отошли.
Сзади подошли два других узника. Зигберт помнил и их: в Освенциме он видел, как Лотар учил их делать шкафчики и драпировки для офицеров СС. Умение делать мебель позволяло рассчитывать на лучшее обращение со стороны эсэсовцев, которые постоянно искали возможности получше обставить свои квартиры.
«Держись, Лотар», – прошептали они, похлопав его по плечу, и прошли вперед.
Их равнодушие к Лотару неприятно поразило Зигберта. Лотар научил их навыкам, которые, по сути, спасли им жизнь, а сейчас они ничего не сделали, чтобы ему помочь. Неужели все, что они могли, – это похлопать его по плечу?
«Я хочу сказать, – объяснял Зигберт Нартелям, – что я не герой, но как эти двое могли просто пройти мимо? Лотар помог им выжить – так же, как он помог мне попасть на склад “Канады”, а теперь, когда он был в беде, они просто обходят его и ничего не делают? Им было просто плевать. Я был в совершенной ярости».
От веса Лотара хлипкие деревянные туфли Зигберта стали совсем разваливаться, тонкие шнурки перестали держаться, так что туфли свободно ходили по всей ноге. Носков заключенным не выдавали – только небольшую тряпку, которая не полностью обматывала ноги, так что через нее в ногу легко могла попасть заноза из деревянной обуви, что привело бы к заражению и нагноению, а истощенный организм едва ли смог бы противостоять инфекции. В Освенциме Зигберт видел возможные последствия занозы: нога могла так нагноиться, что в ней образовывалась сквозная дыра. Медицинское название этого типа разложения ткани – флегмона, а некоторые узники называли его «черной плесенью». В Освенциме умирали не только от голода и пыток; иногда здесь гнили заживо.
«Обувь делалась из дешевого материала, подошвы и каблуки были деревянными, но очень хлипкими, часто они быстро разваливались на части, – рассказывал Зигберт, – мне нужно было придумать, чем же их скрепить. Я думал надергать ниток из куртки и связать их вместе, но из моего рубища невозможно было что-либо надергать. Вокруг нас не было ничего, кроме снега, но как-то раз я увидел небольшое деревце. В Освенциме запрещалось иметь нож или вилку, но мало-помалу камнем можно было наточить и ложку. У меня была такая ложка для супа, я подполз к деревцу и снял с него кору – тонкими, с мой палец полосками. Полоски я сунул в карман, чтобы растопить наледь. Я немного помял их, чтобы быстрее согреть, а потом связал две из них вместе и обвязал ими свою обувь».
Он поднялся и осторожно пошел. Полоски коры держались. Он вознес благодарственную молитву: лишь Всевышний мог вложить ему в голову такую идею, которая спасла ему жизнь.
Как-то вечером охранники остановили шеренгу и приказали узникам ложиться спать в снегу, в то время как сами расположились в амбаре, согретом присутствием коров и лошадей. Зигберт и Лотар подползли к двери амбара, надеясь, что им достанется немного тепла, и прижались друг к другу под единственным ветхим одеялом. Зигберт увидел, как сбоку от амбара от большой кучи соломы, смешанной с коровьим и лошадиным навозом, поднимается пар. Он вспомнил, как в детстве читал где-то, что во время Первой мировой войны немцы рыли ямы в таких кучах соломы и навоза и помещали туда по плечи обмороженных солдат: это работало лучше алкоголя.
