До кампуса колледжа можно было быстро доехать на автобусе от Клифтона, где старшая сестра Наоми Гарриет жила с мужем и детьми. Однажды летом 1953 года у Гарриет были какие-то дела, и она попросила Наоми посидеть с детьми. Уезжая из дома, Гарриет вручила Наоми список того, что нужно было купить у Морриса Вейнера, местного торговца овощами и фруктами. Через некоторое время Моррис подъехал на грузовике к их дому. Она подождала, пока он выйдет из кабины, и подала ему список. Моррис был уверен, что знает всех в округе, и удивился новому лицу. Он осмотрел ее с ног до головы.
«Ты выглядишь калле мойд, – сказал он, использовав выражение, которое на идише обозначает девушку на выданье. – Могу я дать твой номер моему знакомому, очень привлекательному парню? Он тоже из моих покупателей». Его фруктово-овощная лавка процветала.
«Только ты должна знать вот что: этот молодой человек – беженец».
Наоми пожала плечами и только спросила: «Он еврей?»
Моррис утвердительно кивнул.
«Ну так что? – спросила она. – Какая тогда разница, из какой он страны?»
Она была уверена, что раз молодой человек еврей, то родители не будут возражать против свиданий, и согласилась познакомиться.
После этого Моррис поговорил с Зигги, который в то время жил в Пассаике – городке неподалеку. Моррис рассказал ему о красоте Наоми и дал два номера телефона: один – самой Наоми, а второй – другой молодой девушки, работавшей секретаршей в юридической конторе. Когда Зигги и Наоми лучше узнали друг друга, Зигги стал поддразнивать ее, утверждая, что сохранил и второй номер – «на всякий случай».
На первом свидании Зигги пошутил, что у него нет машины за пять тысяч долларов, так что он приехал за ней на автобусе за 45 тысяч долларов. Наоми понравился парень с чувством юмора.
«Мы сразу понравились друг другу, – вспоминала она. – Он жил в Америке уже шесть лет и сказал, что больше всего ему во мне понравилось то, что я напоминала ему европеек. Американские женщины казались ему слишком фривольными, а я была взрослой и приземленной. Это пришлось ему по душе».
Они составляли необычную пару: Наоми была богатой, образованной, из большой семьи. Зигги был беден, вынужден был покинуть школу в четырнадцать лет и потерял большую часть семьи во время Холокоста. Но Наоми считала его необычным, чувствительным и независимым человеком, который мог понять ее собственную независимую натуру и не был, по крайней мере в то время, ограничен строгими правилами ортодоксального иудаизма, в рамках которых прошло ее детство. Она выяснила также, что ее новый друг имел предпринимательскую жилку и только что начал свое дело вместе с другим беженцем, Ирвингом Кемплером: они производили кошельки для мелочи и продавали их на фабрики по производству бумажников и сумочек. Она решила, что на ее родителей такой амбициозный молодой человек произведет хорошее впечатление.
Но родители пришли в ужас. Мысль о том, что их дочь встречается с беженцем – человеком без средств, без образования, сомнительного происхождения, – была для них невыносима. Может быть, он сошел с ума от побоев в лагере. Может быть, его подвергали ужасным медицинским экспериментам, и теперь он не сможет иметь детей. Дядя и тетя Наоми подлили масла в огонь, уверяя, что их знакомые знали семью Вильциг в Германии и говорили, что Зигги уже был женат и ушел от жены. Эти слухи были ложными, зато они подтверждали мнение Сисселманов о том, что Зигги недостаточно хорош для их дочери.
Через шесть месяцев после первого свидания с Наоми Зигги пригласил ее родителей с ними в кино и по дороге домой попросил руки их дочери.
«Нет!» – единодушно ответили оба, и мать Наоми объявила, что отныне Зигги закрыт даже вход в их дом.
Через несколько дней Зигги сказал Наоми: «Наша единственная надежда – пожениться тайно».
Наоми согласилась, и после череды мелких неприятностей – потерянные анализы крови, отсутствующий свидетель – они стояли в суде Пассаика, штат Нью-Джерси, перед единственным судьей, работавшим в канун нового, 1954 года. Зигги вынул из кармана ермолку – шапочку, которую носят религиозные евреи.
«Это гражданская церемония», – предупредил судья.
Зигги воздел указательный палец: «Я женюсь, я еврей, и я надеваю ермолку». Церемония продлилась всего несколько минут, затем Наоми позвонила отцу и объявила, что они с Зигги только что поженились. Джером был в ярости.
«Так-то я воспитал дочь! – заорал он в трубку. – Чтобы она не уважала родителей и наши еврейские традиции?»
«Но ты меня заставил, – ответила Наоми, – ты запретил нам сделать то, что обычно делают влюбленные пары».
«Ты беременна?» – требовательно спросил Джером.
«Нет, я не беременна, – ответила Наоми. – Мы даже не собираемся жить вместе, пока не встанем под хупой». Имелся в виду балдахин, под которым стоит пара иудеев во время традиционной религиозной брачной церемонии. Зигги и Наоми еще не прикасались друг к другу. Оба они хотели сначала пройти религиозную церемонию, чтобы упрочить свой союз.
Наоми молча ждала, пока отец перестанет орать в трубку. Зигги стоял рядом, не в силах как-то помочь. Наконец тирады Джерома закончились.
«Приходи домой, – сказал он Наоми. – Я улажу это с твоей матерью».
Однако все пошло не так, как нужно. Через три недели Зигги пришел в дом Сисселманов на шестнадцатилетие младшей сестры Наоми, Рейчел. Он позвонил в дверной звонок. Дверь открыла мать Наоми, Лоррейн. Увидев Зигги, она бросилась на него и ударила по лицу.
«Пошел вон! – закричала она. – Я не хочу тебя видеть!»
Ее схватил за руку один из гостей – раввин Гринстейн.
«Что вы делаете, миссис Сисселман! – сказал он. – Этот человек пережил Холокост. Вы должны его пригласить».
«Мне плевать! – визжала Лоррейн. – Выгоните его из моего дома!»
Вмешалась еще одна сестра Наоми – Соня: «Мама, оставь их в покое. Они уже женаты». Для Лоррейн Сисселман эта новость стала громом среди ясного неба.
«Ты шлюха!» – закричала она на Наоми и велела ей убираться из дома.
Наоми переехала к своей сестре Гарриет. Как-то вечером, почти два месяца спустя, зазвонил телефон. Это был отец.
«Можешь прийти в микве? – спросил он, подразумевая ритуальное омовение, которое совершают иудейки перед вступлением в брак. – На следующей неделе ты выходишь замуж».
Официальный прием состоялся 14 марта 1954 года в ресторане «Маленькая Венгрия» на Хьюстон-стрит в деловой части Манхэттена. За 12 долларов 95 центов на человека ресторан предоставил кошерное меню, пластмассовые цветы, аккордеониста и фотографа. Празднование вышло довольно неловким, потому что дядюшки и тетушки Наоми отказались разговаривать с Зигги, его сестрой Дженни, братом Эрвином и другими иммигрантами – родственниками Зигги, сидевшими на своей половине комнаты. Мать Наоми была в ярости. Родня, привыкшая к приступам Лоррейн, успокоила ее: разве не лучше, говорили они, обрести сына, чем потерять дочь? Наконец она сдалась. В доме Сисселманов было шесть спален. Зигги и Наоми сослали на чердак.
