Айвен вспоминал, как отправился вместе с отцом и матерью в деловую поездку в Атланту, штат Джорджия. В то время ему было шестнадцать лет. Он любил танцевать и сказал родителям, что пойдет на дискотеку, пока родители будут на деловом ужине с партнерами по бизнесу.
«Нет, не ходи, – сказал ему Зигги. – Пообещай, что ты не покинешь гостиничный номер».
«Я не останусь в номере, – надулся Айвен. – Я пойду танцевать».
«Разве ты не знаешь, – предупредил его Зигги, – что штаб-квартира ку-клукс-клана находится в Каммингсе – в этом же штате и менее чем в часе езды от этого отеля? Разве ты не знаешь, что двое защитников гражданских прав евреев, Эндрю Гудман и Майкл Швернер, были убиты в 1964 году в Миссисипи – совсем недалеко отсюда? Я не хочу, вернувшись в номер, обнаружить, что тебя похитили или убили. ТЫ ОСТАЕШЬСЯ В КОМНАТЕ!»
И с этими словами он запер Айвена в смежной комнате, подпер дверь стулом, взял Наоми под руку и ушел на ужин.
«Ему не обязательно было меня запирать, – отмечал Айвен. – Он уже напугал меня до полусмерти россказнями о жестоких антисемитах, которые только и ждут, чтобы меня пристукнуть».
«Знаете, как нас воспринимают другие люди? – спросил Зигги сыновей, когда они были еще детьми. – Они считают, что мы убили Иисуса. Они утверждают, что евреи распяли их Бога».
Он указал на Айвена и сказал: «Они думают, что ты принес крест».
Он указал на Алана и сказал: «Они думают, что ты принес гвозди».
Наконец, он указал на себя и сказал: «И они думают, что я принес молоток».
Зигги боялся не только антисемитов, причиняющих евреям физический вред, но и того, что евреи сами причинят себе вред браками с гоями. Если бы кто-то из его детей осмелился связать свою судьбу с человеком иной веры, для него это стало бы не только личным поражением, но и предательством всех жертв Холокоста.
«Если вы когда-нибудь женитесь на шиксе (то есть нееврейке), – говорил он сыновьям, – то все, ради чего я жил, за что я боролся и чего добился в жизни, пойдет прахом. С тем же успехом я мог бы умереть в Освенциме».
«Он сказал мне это, когда мне было тринадцать, – вспоминал через пятьдесят лет Айвен, – и я до сих пор прихожу в ужас от мысли, что полюблю нееврейку, разобью отцу сердце и лишусь его любви. А ведь он уже много лет как умер».
Несмотря на суровость позиции Зигги по отношению к браку с гоями, любовь его к детям была беспредельна. Когда они были маленькими, то Зигги каждый вечер приходил посидеть на краю их кровати и целовал каждого три раза. «Я целую тебя в первый раз, потому что ты мое дитя, – объяснял он. – Я целую тебя второй раз, потому что я люблю тебя. И в третий раз я целую в твоем лице полтора миллиона еврейских детей, которые были убиты – и их уже никто никогда не поцелует».
В холодную погоду Зигги не мог не думать о тех евреях, что умерли от пневмонии во время марша смерти из Освенцима в Маутхаузен, и потому из любви к детям слишком сильно заботился о них, если температура на улице падала хоть немного. «Ты подхватишь пневмонию», – предупредил он Айвена как-то холодным осенним днем и велел Наоми закутать сына в свитер, куртку, перчатки, надеть на него теплые носки и вязаную шапочку. Задыхаясь под несколькими слоями зимней одежды, маленький Айвен стоял на углу в ожидании школьного автобуса, стараясь избежать взглядов одноклассников в легких куртках, которые смотрели на него как на сумасшедшего.
Зигги проявлял свою бесконечную любовь к детям с утра до вечера. Айвену запомнилось, как однажды он влетел в их спальни, когда дети еще спали крепким сном, и стал изо всех сил орать старый немецкий стишок Raus Klaus! («Вон, Клаус!»), называя всех троих детей типичным немецким мужским именем. Aufstehen ruft der Fuchs zum Hasen! Hörst du nicht die Jäger blasen! – «Вставай! – сказала лиса зайцу. – Разве ты не слышал выстрел охотника?»
Потом Зигги принялся дудеть в воображаемый рог: Duh-DA-duh-DA-du-DAAAH! Duh-DA-duh-DA-du-DAAAH! Duh-DA-duh-DA-du-DAAAH! – что привело детей в состояние полнейшего изумления.
«Это был настоящий надоедливый будильник, который к тому же нельзя было выключить, – со смехом вспоминал Айвен. – Он часто устраивал такие побудки в армейском стиле. На что он только не шел, чтобы нас разбудить!»
Иногда Зигги даже позволял себе ослабить требования ортодоксального иудаизма, лишь бы доставить детям удовольствие. Например, когда тренировки Малой лиги бейсбола приходились на выходные, Зигги пешком проходил с Айвеном три мили из их нового дома в Клифтоне, поскольку соблюдающие евреи в шабат машину не водят. Вообще говоря, Айвен в шабат и в бейсбол играть был не должен, но Зигги решил не лишать своего маленького сына простых удовольствий.
«Сейчас играть в шабат можно, но, когда ты станешь взрослым, – говорил Зигги сыну, – бери пример с великого еврейского бейсболиста Сэнди Коуфакса».
Коуфакс, который считается лучшим питчером в истории бейсбола, отказался выйти на поле в первой игре Мировой серии 1965 года, поскольку она выпадала на Йом Кипур – самый священный день для любого иудея.
«Вот это образец человека, уважающего наши традиции», – с гордостью провозгласил Зигги.
Айвен запомнил, как 16 октября 1969 года Зигги взял его на стадион «Ши-стэдиум» на финальный матч Мировой серии. В тот день, вошедший в анналы бейсбола, Amazing Mets взяли верх над Baltimore Orioles, сотворив одну из величайших сенсаций в истории Мировой серии. За восемь лет существования Mets ни разу не поднимались выше девятого места. Когда они выиграли ту игру, 57 000 болельщиков сошли с ума от радости: они вырывали скамейки, высыпали на поле, растаскивали по кусочкам базы и дерн на сувениры. Айвен с отцом смотрели на весь этот переполох из ложи рядом с линией первой базы, сразу за скамейкой Mets. Эти ВИП-места достались Зигги от Тэтчера Брауна – инвестиционного брокера, чья фирма G. H. Walker and Sons была среди владельцев Mets и вела дела с TCNJ. Так Зигги и Айвен получили лучшие места на стадионе на самой важной игре в истории Mets.
Но даже тогда отец Айвена учинил нечто невероятное. Перед началом игры он встал с места и начал изображать стадионных торговцев, крича: «Пиво, пиво! Свежее ледяное пиво!» Вокруг него собрались люди, которые начали уже вынимать кошельки. Зигги посмотрел на них как на сумасшедших. «Чего вы на меня смотрите? – спросил он. – Я ничего такого не говорил». Он пнул ногу Айвена, отчего с тем случилась истерика от смеха.
В 1971 году Зигги привел Айвена в кинотеатр на эксклюзивный прямой эфир первого боя за чемпионство мира в тяжелом весе между Мохаммедом Али и Джо Фрэзером, который некоторые считают лучшим боем ХХ века. Бокс действительно интересовал Зигги: искусство уворачиваться от чужих ударов он хорошо понимал и неплохо освоил. При этом, впрочем, ему нравилось, что Айвен предпочитает теннис, который, по мнению Зигги, требовал больше мозгов, чем мышц, и был не особенно опасен для здоровья.
Несмотря на довольно суровое обращение с детьми, Зигги старался проводить с ними как можно больше времени и был очень рад, когда они стали талантливыми и продуктивными взрослыми людьми. В мае 1996 года он пришел на выступление Шерри в школе Соломона Шехтера, посвященное выжившим жертвам Холокоста и их семьям. Должно быть, он испытывал большую гордость: за кафедрой стояла его дочь – состоявшаяся деловая женщина. Прошло то время, когда он отпускал шутки над ее домашними заданиями в школе. Шерри, самая прилежная из всех троих детей, корпела над задачей по алгебре или тригонометрии, а отец заглядывал ей через плечо и говорил: «Да вот эту цифру передвинь». При этом оба хорошо знали, что он вообще понятия не имеет, о чем говорит. Шерри была круглой отличницей, а Зигги окончил лишь начальную школу. Его арифметические способности были значительными, но ограничивались основными четырьмя действиями – сложением, вычитанием, умножением и делением. Однако эти шутливые беседы создавали между ними атмосферу любви и нежности.
