Шерри использовала лекцию в школе Соломона Шехтера как возможность выразить все свое восхищение отцом. Это была одна из религиозных дневных школ, названных в честь раввина – создателя консервативного иудаизма ХХ века. Сначала Шерри не собиралась отдавать туда своих детей, поскольку ни она, ни братья в дневную еврейскую школу не ходили, а посещали только обычную. Поэтому она сомневалась, что ее дети впишутся в религиозную атмосферу. Но затем она поняла, что это усилит еврейскую идентичность детей. А лучшего подарка для отца она и придумать не могла.
«Сейчас, когда у меня самой есть дети, – сказала Шерри собравшимся, – на первый план выходит моя роль дочери человека, пережившего Холокост. Я тоже чувствую обязанность передать эстафету свидетельствования от поколения к поколению».
Она рассказала о том дне, когда младший сын спросил ее: «Мама, а почему нацисты убили родителей дедушки?» В тот раз она не нашлась с ответом. Она отметила, что благодарна сети школ Шехтера за то, что они помогают воссоздать многообразие жизни еврейских семей, разрушенной нацистами. Она добавила, что, к ее сожалению, число выживших узников уменьшается, а число отрицателей Холокоста постоянно растет. «Наша обязанность, – напомнила она присутствующим, – сделать так, чтобы мир не забыл о Катастрофе».
Зигги сидел в зале, завороженный ее речью. Наконец-то кто-то из его детей подхватил знамя памяти о Холокосте. Он дожил до этого момента и убедился, что сдержал обещание, которое дал в те свои первые морозные недели в Америке: завести детей, воспитать из них хороших евреев и сделать все возможное, чтобы о Холокосте и его жертвах не забывали. Речь Шерри, как Зигги сказал ей позже, была моментом наивысшей гордости за всю его истерзанную, наполненную кошмарами жизнь.
На следующий день Зигги в благодарность отправил дочери подарок – элегантную нитку жемчуга – и приказал напечатать несколько сотен экземпляров ее речи. Все, кто приходил к нему в офис по деловым вопросам, сначала должны были прочесть речь, прежде чем он соглашался обсудить что-либо еще.
На семидесятилетний юбилей Зигги Айвен предложил матери, брату и сестре выкупить билеты в первый ряд на премьеру бродвейского моноспектакля Джеки Мейсона «Возлюби ближнего своего». Зигги обожал этого шестидесятипятилетнего еврейского комика и его резкие социальные и политические пародии – «настоящий праздник оскорблений», как однажды отозвалась о его выступлениях газета New York Times
[106]. Мейсон оскорблял все возможные социальные группы, но чаще всего евреев («Я недавно сходил на реформистскую службу. Она была настолько реформистской, что раввин оказался гоем»).
Зигги получал большое удовольствие от того, что Мейсон говорил то, что думал, как бы противоречиво это ни звучало. Мейсон бичевал ошибки человечества, что принесло ему как титул «нарушителя принципа равных возможностей», так и почетную степень Клуба дебатов Оксфордского университета – эта честь до того оказывалась только трем людям: Махатме Ганди, Джону Кеннеди и Джимми Картеру. Зигги был прямо-таки влюблен в Джеки Мейсона и на собраниях совета директоров повторял его свежие шутки.
«Директора были важными деловыми людьми, им приходилось выкраивать время для посещения собраний совета, – вспоминал Айвен, – а мой отец минут двадцать рассказывал о последнем выступлении Джеки Мейсона». Не проходило почти ни дня без того, чтобы Зигги не развлекал кого-нибудь в собственном офисе, подражая жестам и интонациям Мейсона или пересказывая его последние остроты.
Айвен сделал несколько звонков и наконец нашел человека, знакомого с известным комиком.
В день премьеры Вильциги сидели в первом ряду театра Бута вместе с мэром Нью-Йорка Руди Джулиани и другими почетными гостями. Мейсон был в отличной форме: как всегда, он издевался над всеми этническими группами, высмеивал странное поведение как евреев, так и гоев, высказывался о политике, не делая различий между консерваторами и либералами, и разбирал по косточкам сеть кофеен Starbucks так удачно, что цитаты из его выступления на следующий день разошлись по заголовкам нью-йоркских газет.
После премьеры Зигги с семьей были препровождены за кулисы для личной встречи со звездой, а затем приглашены на вечеринку, устроенную продюсером в ближайшем отеле Marriott Marquis. Зигги был вне себя от восторга.
«Папа, не строй никаких планов и на завтрашний вечер тоже», – сказал ему Айвен на пути домой.
«Но почему? – спросил Зигги. – Мы ведь уже отпраздновали мой день рождения».
«Вот увидишь».
Следующим вечером Вильциги привезли отца семейства в Le Marais – лучший нью-йоркский кошерный стейкхаус. Как только они сели за стол, в зал вошел Джеки Мейсон. Знаменитый комик раскрыл объятия и завопил: «С днем рождения, Зигги!» За ужином в течение почти трех часов Мейсон и его главный поклонник от души поносили друг друга, обменивались остротами и соперничали за звание самого остроумного еврея за столом.
Определение наследника империи Зигги после его смерти, напротив, было не шуткой. У Зигги были амбициозные планы относительно старшего сына Айвена, которого он всегда мечтал видеть врачом, юристом или бизнесменом, что позволило бы ему заработать уважение и финансовую независимость. Когда Айвен выбрал право, Зигги назначил его штатным юридическим советником банка с хорошей зарплатой – вот и все. Конец разговора.
Айвен окончил Юридическую школу Бенджамина Кардозо в Нью-Йорке в 1980 году. Зигги устроил ему сюрприз: в день выпуска на улице рядом с их домом в Клифтоне Айвена ждал подарок – черно-золотой Datsun 280ZX, выпущенный ограниченной серией за десять лет до того. К заднему стеклу машины была прикреплена большая картонка со стихотворением, которое описывало Айвена как чудесного сына и оканчивалось словами «мазл тов» – поздравлениями на иврите, – написанными большими яркими буквами. Вся машина была перетянута огромной красной лентой.
Когда Айвен получил диплом, Зигги устроил ему стажировку в главной юридической фирме банка в Нью-Джерси Lowenstein Sandler, чтобы тот получил представление о том, что потребуется от него в последующей работе в TCNJ. Айвен не мог разочаровать отца, но на самом деле он совершенно не интересовался юриспруденцией и дважды завалил экзамен на право заниматься адвокатской практикой, причем второй раз не ответил всего лишь на два вопроса на выбор. Айвен посчитал это знаком, что стать юристом ему не суждено, и объявил, что в третий раз сдавать экзамен уже не будет. Зигги пришел в ярость.
«Это была самая крупная наша ссора, – вспоминал впоследствии Айвен. – До того момента я делал все, что он от меня требовал. Я допускал, что меня, возможно, в какой-то мере может заинтересовать развлекательное право, но мне совершенно не хотелось становиться посредником между богачами, пытающимися засудить друг друга. Я выбрал юридическую школу, только чтобы порадовать отца. После того как я два лета потратил на то, чтобы добиться адвокатской лицензии, и оба раза завалил экзамен, стараясь изо всех сил, то решил, что с меня хватит».
