Не скажешь ли, кстати говоря, что за картину купила г-жа Бош? Я должен написать ее брату, чтобы поблагодарить их, и еще я предложу обменять два моих этюда на один от каждого из них.
Прилагаю записку, которую прошу отослать Исааксону.
У меня есть рисунок со старым виноградником, из которого я намерен сделать картину 30-го размера, а также этюд с розовыми каштанами и другой – с белыми каштанами. Но если позволят обстоятельства, я надеюсь поработать над фигурами. Картины смутно возникают у меня перед глазами, чтобы добиться ясности, нужно время, но это понемногу придет. Если бы я не болел, то давно написал бы Бошу и Исааксону. Мой чемодан еще не прибыл, что раздражает меня; этим утром я дал телеграмму.
Заранее благодарю тебя за холсты и бумагу. Вчера и сегодня шел дождь, гремел гром, но это даже приятно – наблюдать такие эффекты. Кровати тоже не прибыли. Но, несмотря на раздражение из-за всего этого, я счастлив, что больше не нахожусь вдали от вас и друзей. Надеюсь, твое здоровье в порядке. Мне, однако, показалось, что у тебя ухудшился аппетит, а врачи говорят, что при нашем темпераменте питаться следует очень плотно. Поэтому ты должен проявить благоразумие в этих делах – и особенно Йо, которая кормит ребенка. По правде говоря, нужно удвоить количество: если вынашиваешь и кормишь ребенка, не страшно и переесть. Иначе все это будет подобно поезду, который медленно движется, даже там, где путь прямой. Хватит времени сбросить обороты, когда путь станет не таким ровным. Мысленно жму руку.
877. Br. 1990: 881, CL: 638. Тео Ван Гогу. Овер-сюр-Уаз, вторник, 3 июня 1890
Дорогой Тео,
уже много дней я хочу написать тебе на свежую голову, но работа поглотила меня. Утром пришло твое письмо; спасибо за него и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Да, я считаю, что по многим причинам нам стоит собраться здесь всем вместе, когда ты будешь в отпуске, – на неделю, если больше не получится. Я часто думаю о тебе, о Йо и о малыше и вижу, что здесь дети дышат здоровым, свежим воздухом и выглядят хорошо. И однако, даже здесь растить их довольно нелегко, а стараться уберечь их в Париже, на четвертом этаже – разве это не бывает порой ужасно? Но в конце концов, следует принимать вещи такими, каковы они есть. По словам г-на Гаше, отец и мать, разумеется, должны хорошо питаться, он говорит, что нужно пить пиво, по 2 литра каждый день – в таком вот количестве. Ты, конечно, будешь рад ближе познакомиться с ним: он уже рассчитывает, что вы все приедете, и говорит об этом всякий раз, как мы видимся. Конечно, он кажется мне таким же больным и отупевшим, как ты и я, он старше нас и несколько лет назад потерял жену, но он в высшей степени врач, которого поддерживают его ремесло и его вера. Мы уже сильно сдружились, и волей случая он знает о Брюйа из Монпелье, которому отводит, как и я, важное место в истории современного искусства. Я работаю над его портретом: [далее следует рисунок с ил. на с. 585].
Белая фуражка на голове с очень белокурыми, очень светлыми волосами, руки тоже светлых тонов, синий фрак, кобальтово-синий фон; он опирается на красный стол, где лежит желтая книга и стоит наперстянка с пурпурными цветками. Он выполнен в том же духе, что и мой автопортрет, который я захватил, уезжая сюда.
Г-н Гаше – совершенный фанатик этого портрета и хочет, чтобы я написал один и для него, если смогу, совершенно так же, чего желаю и я. Теперь он наконец-то понял последний портрет арлезианки, который есть у тебя в розовых тонах, – приходя посмотреть на этюды, он все время возвращается к этим двум портретам и полностью принимает их, полностью, такими, каковы они есть. Надеюсь вскоре выслать тебе его портрет. Затем, я выполнил у него дома два этюда и отдал их ему на прошлой неделе: алоэ с ноготками и кипарисами, а в прошлое воскресенье – белые розы и виноградник, с белой фигурой.
Рисунок в тексте письма 877
Весьма вероятно, я напишу также портрет его 19-летней дочери, с которой, как мне представляется, Йо подружится очень быстро.
Я предвкушаю, как буду писать ваши портреты на свежем воздухе: твой, Йо и малыша.
По части мастерской я пока не нашел ничего интересного, и, однако, придется снять комнату для хранения картин – тех, которыми уже забита твоя квартира, и тех, которые сейчас у Танги. Ибо они требуют больших переделок. Но я, в конце концов, живу сегодняшним днем – погода просто прекрасная. Со здоровьем все хорошо, я ложусь в 9 часов, но встаю чаще всего в 5 ч.
Надеюсь, нам будет приятно собраться вместе после долгой разлуки. Еще я надеюсь, что и дальше буду работать кистью куда более уверенно, чем до приезда в Арль. Г-н Гаше говорит, что находит повторение этого очень маловероятным и что все идет превосходно. Но он также горько жалуется на положение дел в деревнях: стоит там появиться хоть одному иностранцу, как жизнь становится ужасно дорогой. Он удивляется, что мои хозяева сдают мне комнату и кормят меня за такие деньги и что по сравнению с другими приезжими, которых он знает, мне очень повезло. Если вы с Йо и малышом приедете, разумнее всего будет поселиться в этой же гостинице. Сейчас нас не удерживает здесь ничто, совсем ничто, не считая Гаше, – но он, насколько я предполагаю, всегда будет нашим другом. Чувствую, что у него дома мне будет работаться неплохо и он по-прежнему станет приглашать меня к обеду по воскресеньям или понедельникам.
Но пока что, хотя работать там приятно, обедать и завтракать там – мучение для меня: этот милейший человек старается изо всех сил, давая обеды из 4 или 5 блюд, что скверно для него и для меня, так как он, конечно, не обладает крепким желудком. Я бы сказал кое-что насчет этого, но меня удерживает одно: вижу, что это напоминает ему былые времена, когда давали семейные обеды, хорошо знакомые и нам.
А современная идея – съедать одно, самое большее два блюда – это, конечно, прогресс и здоровое возвращение к подлинной античности.
Словом, папаша Гаше очень и очень похож на нас с тобой. Я с радостью прочел в твоем письме, что г-н Пейрон, написав тебе, справился обо мне. Я напишу ему сегодня же вечером, что все хорошо, ведь он был так добр ко мне, и я этого, конечно, не забуду. Дюмулен, тот, у которого на Марсовом поле есть японские картины, вернулся сюда, и я надеюсь встретиться с ним.
Что сказал Гоген о последнем портрете арлезианки, написанном с его рисунка? Думаю, ты увидишь в конце концов, что это одна из наименее плохих вещей, сделанных мной. У Гаше есть картина Гийомена – обнаженная на кровати, – которую я нахожу прекрасной; у него также есть очень старый автопортрет Гийомена, совсем не такой, как наш, темный, но любопытный.
Но ты увидишь, что его дом полон, полон, как лавка антиквара – вещей, не всегда любопытных, и это ужасно. Но во всем этом есть и хорошее: всегда найдется что-нибудь для букета цветов или натюрморта. Я написал эти этюды для него, желая показать, что если мы не заплатим ему деньгами, то все же отблагодарим за то, что он сделает для нас.
