Если ты не художник в живописи, стань художником в торговле – в точности как Муре.
Что касается меня, то в дни вроде этих, когда я совсем на мели, я все-таки чувствую, что пройдет еще несколько лет – и я с радостью позволю себе гораздо более крупные расходы на краски и другие вещи. Я хочу много работать, поверь мне, я не собираюсь скучать – много-много делать или издохнуть.
469 (385). Тео Ван Гогу. Нюэнен, пятница, 14 ноября 1884, или около этой даты
Дорогой Тео,
тебя наверняка заинтересует, как обстоит дело с приглашением в Хелворт, которое получил папа. Папа ответил тем людям в Хелворте, что он, конечно, даже не может его рассматривать, если жалованье в Х. не будет доведено до уровня жалованья в Нюэнене. А чтобы восполнить разницу в жалованье, они должны добавить, кажется, 150 гульденов, и папа пишет сегодня, что у них, похоже, нет особых возражений. Так что, хотя еще ничего не решено, учитывая готовность добропорядочных жителей Хелв., действительно есть шанс, что теперь папе, по его собственным словам, придется обдумать это очень серьезно. Для меня это важно по той причине, что у меня нет никакого желания переезжать с ними в Хелв. Я просто хотел точно описать тебе состояние дел.
В эти дни, несмотря на то что здесь стоит довольно сильный мороз, я еще работаю на воздухе над сравнительно большим (более 1 метра) этюдом старой водяной мельницы в Геннепе, в противоположной стороне от Эйндховена. Хочу полностью закончить его на воздухе, но в этом году он будет последним, что я пишу на пленэре. С тех пор как я тебе писал, я делаю еще и другие этюды, в том числе две головы рабочих с польдеров.
Сейчас в Эйндховене трое хотят учиться живописи, и я учу их писать натюрморты.
Осмелюсь с уверенностью утверждать, что с того времени, как ты здесь побывал, я преуспел в технике живописи и в цвете. И еще прибавлю.
В живописи трудны только первые шаги, дальше становится легче, и у меня на руках есть несколько козырей. И я верю, что с ними можно добиться успеха. Теперь ты знаешь, что я снова попытался сделать шаг навстречу Мауве и Терстеху, чтобы исправить то, что произошло раньше.
Об этой попытке я ничуть не сожалею.
Но они отказались с этим связываться, отказались «совершенно определенно». Это меня не обескураживает.
Я рассматриваю это как нечто вроде отправки картины на выставку с последующим отказом.
Вначале не раз приходится сталкиваться с противодействием.
Итак, еще раз: я ничуть не сожалею о своей попытке и, скорее всего, повторю ее – не сразу, но довольно скоро.
Теперь я хотел бы сказать тебе: мне было бы очень приятно, если бы ты не просто сохранял нейтралитет в этом вопросе, а, наоборот, помог бы мне получить желаемое. Я признал, что был не прав не только в отношении Мауве, но и в отношении Т.
Слишком рано – полагаю, позднее они сами осознают, что, со своей стороны, кое-что поняли совершенно неправильно.
Чего они пока не видят.
Значит, я, со своей стороны, на этот раз зашел так далеко, что великодушно и решительно признал свою неправоту в прошлом, а в дальнейшем просто продолжу показывать им свои работы, по мере того как те будут становиться лучше, и, как бы то ни было, впредь никаких извинений. ОДНОГО РАЗА ДОСТАТОЧНО, да и не нужно мне было заходить так далеко, безусловно. Склонить к великодушию их – другое дело, и ты мог бы мне в этом помочь, если есть желание. Если нет – ни о чем не беспокойся, но тогда через некоторое время я снова к этому вернусь.
Не знаю, как ты воспримешь мое последнее письмо, которое все-таки не было злонамеренным. Мои дела могут идти хорошо, и в наших общих интересах сосредоточить силы, которыми мы можем располагать. Я в нескольких словах ответил и Терстеху, и Мауве на их отказ, сказав им: «Я согласен с Терстехом относительно того, что для меня ЛУЧШЕ искать новых людей, чем пытаться возобновить старые связи, что таково и мое собственное представление, но, помимо этого, у меня тем не менее достаточно веры в будущее, и я НЕ БУДУ С ЛЕГКОСТЬЮ отказываться ДАЖЕ от возобновления старых связей – пусть они будут даже более прочными, чем прежде». Таков был мой ответ Т. И тебе я тоже говорю: я верю, что с тобой это тоже возможно – установить более прочные отношения, чем сейчас.
Но, откровенно говоря, я думаю, что последние полтора-два года ты был по отношению ко мне слишком нейтрален, и я в особенности желаю большей сердечности, а дружба была для меня слишком прохладной и недостаточно одушевленной.
Если угодно, считай это моим высокомерием, однако это не высокомерие, по глубоко практическим причинам я уже указывал тебе на это раньше и указываю еще раз.
На днях Марго Бегеманн вернется в Нюэнен, мы с ней всегда оставались добрыми друзьями, это по моему совету она не уступала своим сестрам, которые дали понять, что предпочли бы, чтобы она не возвращалась, и твердят ей, что, по их мнению, она все испортила. Напротив, у ее семьи есть обязанности по отношению к ней, а в то время, когда ее брат обанкротился, она вкладывала в дело свои собственные деньги.
Дело в том, что, если мы с ней решим любить друг друга, в привязанности друг к другу – и вправду существующей уже давно – нет ничего дурного и ничего такого, в чем нас можно было бы упрекнуть. Будь то она или я. И на мой взгляд, нелепо, что эти люди считали, будто должны об этом беспокоиться, да еще, по их мнению, в моих или ее интересах. Хорошую же службу они нам сослужили.
Любой мог делать это из лучших побуждений, однако Луи Бегеманн – у него тоже были свои возражения, но он был и оставался таким, что и она, и я могли с ним разговаривать, и все не обернулось гораздо хуже именно потому, что он был гуманным и сдержанным, а когда с ней приключилось то, о чем знал только я, он смог помочь, все остальные только мешали бы. И в отношении мер, которые тогда необходимо было принять, у нас было полное единодушие.
Впрочем, за три дня до случившегося я предупреждал его и сказал, что беспокоюсь о его сестре.
Несомненно, что раньше или позже она проявляла бо́льшую или меньшую доброту и оказывала услуги почти всем соседям, будь то в болезни или в каком-либо другом затруднительном положении.
И мы с ней привязались друг к другу именно во время маминой болезни.
Только что она мне написала: если вдруг в Нюэнене кто-то болеет, сходи и посмотри, не нужно ли чем-нибудь помочь. Короче говоря, в ней тысяча вещей такого рода.
И то, что здесь произошло весьма прискорбное недоразумение, – самое мягкое, что можно сказать по этому поводу.
Думаю, что теперь, оглядываясь назад, ты больше не будешь говорить так, как в тот вечер.
Это касалось меня одного, и я мог это выдержать, так что о каких-то упреках с моей стороны в твой адрес речь не идет.
