Я не исключаю, что со временем, особенно если кто-нибудь еще из слушателей Академии начнет накладывать тени энергичнее и гуще, либо Верлат, либо другой преподаватель будет искать со мной ссоры, хотя я старательно избегаю ссор. И буду последовательно избегать их, потому что в моих интересах оставаться здесь как можно дольше.
Ну да ладно. Интересно, как у тебя сложится с квартирой. Что касается меня, если я приеду в Париж, то буду совершенно счастлив снять дешевую комнатенку или мансарду в гостинице где-нибудь вдали от центра (Монмартр). Но это не так уж важно и пока еще впереди, так что поработаем еще здесь. А потом, поживем – увидим! Зимний курс заканчивается 31 марта. С приветом,
558 (449). Тео Ван Гогу. Антверпен, четверг, 4 февраля 1886, или около этой даты
Дорогой Тео,
позавчера я уже писал тебе, что, с одной стороны, далеко не здоров, но, с другой стороны, все же вижу просвет.
Но теперь, к сожалению, должен сообщить тебе с полной определенностью, что я совершенно истощен в прямом смысле слова и переутомлен от работы. Если вспомнить, что я переехал в свою мастерскую 1 мая, то получается, что с тех пор я обедал всего 6 или 7 раз. Я не хочу, по понятной причине, чтобы ты сообщал о моей болезни маме: она, наверное, будет расстраиваться, раз случилось то, что случилось, а именно что я не остался в Голландии, – а то можно было бы избежать таких последствий. Я не буду ей ничего говорить, и ты тоже не говори. Но, как дома, так и здесь, я живу, не имея ничего, чтобы купить еды, так как слишком много денег уходит на работу; и я напрасно надеялся, что смогу это выдержать.
Доктор говорит, что я обязательно должен вести здоровый образ жизни и воздерживаться от работы, пока не окрепну. Это полное истощение.
Я еще больше испортил дело тем, что много курил, а курил я особенно много оттого, что тогда не так сильно чувствуешь пустоту в желудке.
Это и называется «узнать, почем фунт лиха».
И дело не только в еде, но также в заботах и огорчениях, выпавших на мою долю. Ты знаешь, что в силу ряда причин моя жизнь в Нюэнене была далеко не беззаботной. А потом – здесь – я очень рад, что приехал сюда, но это время тоже было трудным.
Назову, что мы должны делать и чего нам не хватает. Самим платить за моделей слишком дорого, и, пока денег недостаточно, приходится пользоваться возможностями мастерских, таких как у Верлата, как у Кормона. И надо пребывать в мире художников и работать в клубах, где моделям платят все в складчину.
К сожалению, я не подумал об этом раньше и, во всяком случае, не сделал этого раньше. Теперь я понимаю, что было бы желательно начать это год назад. Если бы мы теперь смогли придумать, как нам с тобой жить в одном городе, хотя бы какое-то время, это было бы, несомненно, лучше всего.
Только вот чем дольше я об этом думаю, тем больше соображаю, что в первый год лучше не тратить слишком много денег на мастерскую, потому что в первый год я должен буду в основном рисовать.
Ведь если говорить о Кормоне – думаю, он скажет мне примерно то же, что Верлат, а именно что мне надо около года рисовать обнаженную натуру и античные гипсы как раз потому, что прежде я так много рисовал реальную жизнь.
Это не чересчур суровое требование, ведь я же рассказывал, что здесь есть люди, тоже живописцы, которые занимаются рисунком уже по три года, а их все еще не отпускают.
В течение этого года я должен практиковаться в мужской и женской фигуре, в деталях и в целом, и тогда я буду их знать, так сказать, наизусть.
Рисование само по себе, в смысле техники, дается мне достаточно легко. Я уже начинаю рисовать с такой же легкостью, с какой пишут письма. Но именно на этом уровне интереснее не удовлетворяться постепенно приобретенным мастерством, а искать оригинальности и широты замысла. Рисовать не контуры, а массы. Основательно моделировать. И если такие люди, как, скажем, Верлат или Кормон, требуют этого от кого-то, поверь мне, это совсем не плохой знак. Потому что здесь достаточно много учащихся, которым Верлат позволяет делать что угодно, все равно они птицы невысокого полета. Ты пишешь о талантливых ребятах в мастерской у Кормона. Именно потому, что я чертовски хочу быть одним из них, я заранее, по собственному убеждению, выдвигаю требование к самому себе: в Париже посвятить хотя бы год рисованию обнаженной натуры и античных гипсов. Впрочем, будем делать все, что может рука наша делать, и писать маслом, если нас поразит что-либо на открытом воздухе или если будет хорошая модель и т. д.
И не думай, что это долгий путь, – это короткий путь. Тот, кто умеет создавать фигуры наизусть, работает намного продуктивнее, чем тот, кто этого не умеет. И благодаря тому что я приложу силы к рисованию в течение этого года, мы станем работать очень продуктивно, вот увидишь!
А также не думай, что те годы, что я проработал на открытом воздухе, прошли напрасно. Потому что тем, кто никогда не работал нигде, кроме академий и мастерских, недостает умения видеть действительность, в которой они находятся и из которой черпают мотивы. Вот так вот.
Возможно, будет благоразумно, если мы хотя бы в первые полгода откажемся от аренды мастерской, именно из-за того, что это требует столько денег. Но вообще-то, мне очень, очень хочется заполучить собственную мастерскую. И даже, если потребуется, скинуться вместе с другими художниками, чтобы вместе брать модели. Чем больше энергии, тем лучше. Во времена дороговизны надо искать выход с помощью дружеских отношений и совместной работы.
Ах, Тео, как обидно, что я заболел! Я страшно расстроен, но сохраняю мужество. Все уладится. Ты понимаешь, что, если бы я еще дольше закрывал глаза на свое состояние, оно становилось бы все хуже и хуже.
Вот что я думаю: не следует думать, что люди, чье здоровье подорвано полностью или наполовину, не годятся для занятий живописью. Желательно, чтобы человек дотянул до шестидесяти или хотя бы до пятидесяти лет, если он начал работать в тридцать.
Но совершенно не обязательно быть совершенно здоровым, у художника могут быть любые недуги. Работа от этого не пострадает, – наоборот, нервные люди отличаются большей чувствительностью и утонченностью. Но, Тео, именно оттого, что у меня пошатнулось здоровье, я решил сосредоточить силы на высоком искусстве и постараться достичь утонченности.
Болезнь навалилась на меня довольно-таки неожиданно. Я чувствовал слабость, меня лихорадило, но я все-таки продолжал работать. Я начал беспокоиться только тогда, когда у меня начали ломаться зубы, один за другим. И выглядел я все хуже и хуже. Ну ничего, постараемся выкарабкаться.
Я думаю, что уже станет лучше, если я починю все зубы, – они у меня так болели, что я проглатывал еду как можно быстрее.
И еще от этого слегка улучшится мой внешний вид.
Что касается нынешнего месяца: я заплатил вперед за комнату 25 франков и вперед за еду 30 франков, 50 франков потратил на дантиста и еще заплатил за посещение врача и за принадлежности для рисования, так что у меня осталось 6 франков.
