615. Br. 1990: 617, CL: 492. Тео Ван Гогу. Арль, понедельник, 28 мая 1888
Дорогой Тео,
твое письмо, полученное утром, очень обрадовало меня, горячо благодарю за вложенную купюру в 100 фр.
Я доволен тем, что ящик наконец прибыл.
Если ты считаешь «Воспоминание о Мауве» сносным, нужно отправить его в Гаагу с ближайшей посылкой, в простой, совершенно белой раме. Если ты найдешь среди этюдов другой, более подходящий для Терстеха, вложи его без посвящения и оставь у себя тот, где есть посвящение ему, которое потом ты мог бы соскоблить. Лучше уж подарить ему этюд без всякого посвящения. Тогда он сможет заявить, будто не понял, что это подарок, и отослать его без единого слова, если не хочет оставлять ничего полученного от меня.
Я должен непременно предложить ему этюд в знак того, что ревностно отношусь к делу и ценю, что он взял его в свои руки, – а в общем, делай, как сочтешь нужным, не отправляй ничего, отправляй эту с посвящением или без него, отправляй другую, мне решительно все равно. Но раз они с Мауве были так близки, у меня в тот момент возникло ощущение, что можно легко сделать что-нибудь для Терстеха, работая над «Воспоминанием о Мауве». Едва ли у меня были иные мысли. Итак, довольно об этом.
Этюд с садом, о котором ты говоришь, – написанный раздельными мазками – это половина главного мотива композиции. Вторая половина – этюд того же формата, но без подрамника.
Вместе они дают представление о том, как здесь устроены сады. Однако я нашел один этюд слишком вялым, другой – слишком резким и оба – неудачными. Отчасти это, конечно, из-за переменчивой погоды, и, кроме того, я уподобился тому русскому, который хотел захватить слишком много земли за один день.
Мне очень любопытно видеть результаты системы Грюби в долгосрочной перспективе – скажем, после года применения. Будет благоразумно показываться ему время от времени, беседовать с ним и добиваться серьезного внимания и серьезных усилий с его стороны, как Бонгер, который в конце концов снискал его дружбу и вызвал более глубокий интерес. Тогда я буду спокоен на твой счет. Сейчас я спокойствия не чувствую. Короткие заморские путешествия, которые предлагают те господа, будут изнурительными для тебя.
Я виню себя в том, что тоже изнуряю тебя, я, со своей постоянной нуждой в деньгах.
Мне кажется, то, чего требуют от тебя эти господа, было бы разумным, если бы они согласились дать тебе годовой отпуск (полностью сохранив жалованье) для поправления здоровья. Этот год ты посвятил бы тому, чтобы вновь нанести визиты всем импрессионистам и поклонникам импрессионистов. А это тоже работа в интересах Буссо и K°. После этого, успокоив кровь и нервы, ты отправишься в поездку, готовый приняться там за новые дела.
Но в твоем нынешнем состоянии таскать каштаны из огня для этих господ – значит провести еще один изнурительный год.
От этого не станет лучше никому.
Мой дорогой брат, мусульмане считают, что смерть приходит лишь в нужное время. Давай поразмышляем над этим.
Я же полагаю, что мы не видим никаких доказательств столь прямого небесного водительства.
Напротив, я считаю доказанным, что хорошая гигиена может продлить жизнь и в особенности сделать ее безмятежнее – сделать ее воды прозрачнее, – тогда как плохая гигиена не только мутит течение жизни, но, более того, недостаток гигиены может преждевременно оборвать жизнь.
Разве не на моих глазах умер славный человек, из-за того что у него не было толкового врача? Он был при этом так спокоен и уравновешен, повторяя лишь: «Если бы у меня был другой врач», и умер, пожимая плечами; этого его движения я никогда не забуду.
Хочешь, я поеду в Америку с тобой? Если эти господа оплатят мне дорогу, будет только справедливо.
Я ко многому отнесся бы равнодушно, но только не к тому, что ты не начнешь первым делом серьезно поправлять здоровье.
Теперь я думаю, тебе следует еще больше увлечься природой и художниками.
Я предпочел бы видеть тебя независимым от Гупиля, самостоятельно ведущим дела с импрессионистами вместо разъездов с дорогими картинами, принадлежащими этим господам. Когда наш дядя был их компаньоном, то в некоторые годы получал очень хорошие деньги, но посчитай, сколько это ему стоило.
А теперь о тебе: легкие у тебя хорошие, но, но, но… Год с Грюби – и ты поймешь, какая опасность грозит тебе сейчас.
На сегодня ты прожил в Париже на 10 лет больше, чем нужно. Ты мне скажешь, что, например, Детай прожил в Париже лет тридцать и все же прям как палка.
Что ж, поступай так же, если обладаешь такими же качествами. Я не против, и в нашем семействе все цепко держатся за жизнь.
Все, что я хотел бы сказать, сводится вот к чему: если эти господа заставят тебя таскать для них каштаны из огня в таких дальних поездках, добейся щедрой оплаты или откажись и вплотную займись импрессионистами, ворочая не такими большими деньгами, но зато живя ближе к природе.
Что до меня, я решительно поправляюсь, и за прошедший месяц желудок стал намного лучше. Я все еще страдаю от беспричинного, непроизвольного волнения, а порой и от отупения, но понемногу успокаиваюсь.
Надеюсь совершить вылазку в Сент-Мари, чтобы наконец увидеть Средиземное море.
Наши сестры, наверное, будут рады приехать в Париж, и им это, конечно же, не повредит.
Я хотел бы, чтобы все приехали сюда, на юг.
Все время упрекаю себя за то, что моя живопись не окупает затрат.
Нужно, однако, работать – но знай: если однажды обстоятельства сделают желательным, чтобы я больше занимался коммерцией и тем облегчил твое бремя, я пойду на это без сожалений.
Мурье передаст тебе еще два рисунка пером.
Знаешь, что нужно сделать с ними? Альбомы из 6, или 10, или 12 вещей, как настоящие японские альбомы с рисунками.
Мне очень хочется сделать один такой альбом для Гогена и один – для Бернара. Ибо рисунки будут лучше этих [за этим текстом следуют рисунки с ил. на с. 255].
Сегодня я купил здесь красок и холстов, так как – смотря по погоде – мне придется ринуться в бой. А потому в моем заказе красок нет ничего срочного, кроме десяти больших тюбиков белил.
Удивительно: в один из вечеров здесь, в Монмажуре, я видел красное закатное солнце, которое метало лучи в стволы и хвою сосен, укорененных в скальном массиве, и окрашивало в огненно-оранжевый цвет стволы и хвою, тогда как другие сосны, чуть поодаль, были словно написаны берлинской лазурью на фоне нежного сине-зеленого – лазурного – неба. Подлинный эффект Клода Моне. Великолепно. Белый песок и белые скалы, выходящие на поверхность под деревьями, принимали синий оттенок. Я хотел выполнить панораму, первые рисунки к которой у тебя уже есть, – широкую, – и она не будет уходить в серый, а останется зеленой вплоть до последней линии – и еще синий ряд холмов. Сегодня гроза и дождь, которые, впрочем, пойдут на пользу. Если Конинг предпочитает этюд маслом, сделай, как получится.
