Но не забудем, что Земля – тоже планета и, следовательно, звезда или небесное тело. А если все остальные звезды такие же!!!!!! Будет не слишком весело, придется начать все сначала.
Но ради искусства – где требуется время – неплохо было бы прожить больше одной жизни. Вера в то, что греки, старые голландские мастера и японцы продолжают свое славное дело на других небесных телах, не лишена очарования. На сегодня хватит.
Вот и еще одно воскресенье прошло – за писанием писем тебе и Бернару. Должен, однако, сказать, что письмо не показалось мне длинным. Жму руку.
Хорошо, если сестры смогут привезти нам гравюры на дереве, вещи вроде «Человеческого маскарада» Гаварни, 100 литографий и работы Чарльза Кина – всего их сотни две. Есть также отличная книга «Анатомия для художников».
645. Br. 1990: 650, CL: 513. Тео Ван Гогу. Арль, воскресенье, 22 июля 1888, или около этой даты
Дорогой Тео,
будь я моложе, я бы очень хотел предложить папаше Буссо послать нас в Лондон, тебя и меня, без всякого жалованья, кроме 200 франков в месяц в кредит и половины выручки за картины импрессионистов, из которой они могли бы вычитать это жалованье в 200 франков. Ну а сейчас – наши тела уже немолоды, и отправиться в Лондон добывать деньги за импрессионистов сродни деяниям Буланже, Гарибальди или Дон Кихота.
А папаша Буссо пошлет нас куда подальше, если мы предложим ему нечто подобное. Но я хотел бы, чтобы ты отправился в Лондон, а не в Нью-Йорк.
Мои пальцы художника между тем слабеют по мере того, как сдает мое тело. А твоя голова торговца картинами, коммерсанта – это ремесло тоже нужно осваивать долго – накапливает все больше опыта.
Находясь в нашем положении, таком шатком, как верно говоришь ты, не будем забывать о своих сильных сторонах и постараемся сохранять терпение, чтобы делать все как следует, а также ясность ума. В любом случае разве не лучше, чтобы тебе однажды сказали, к примеру: «Езжай в Лондон», вместо того чтобы выставить за дверь и отказаться от твоих услуг?
Я старею быстрее, чем ты, и желал бы поменьше обременять тебя. И я надеюсь этого добиться, если только не случится эпической катастрофы и не хлынет дождь из жаб.
Я только что снял с подрамников около тридцати живописных этюдов.
Если в коммерческих предприятиях мы ищем лишь средства к существованию, разве было бы таким уж великим несчастьем отправиться в Лондон, где, как мне кажется, больше возможностей продать что-нибудь, чем в других местах? Так или иначе, я считаю, например, что из тридцати этюдов, которые я пошлю тебе, ты не сможешь продать в Париже ни одного. А между тем, как говорил наш дядя
[28] из Принсенхаге, «продается все». В нашем случае то, что делаю я, не такой ходкий товар, как, скажем, картины Брошара, но это все же будет пользоваться спросом среди тех, кто покупает вещи, потому что там есть природа. Послушай, ведь холст, который я покрываю краской, стоит дороже чистого. Так вот, мои притязания дальше этого не идут, будь уверен, – я имею, черт побери, право писать картины и причины писать их!
Это стоило мне лишь измученного тела, как и изрядно помутившегося ума, поскольку живу я как могу и должен, живу подобно филантропу. Это стоило тебе, скажем, пятнадцати тысяч франков, которые ты мне ссудил.
Однако… не нужно наплевательски относиться к нам.
Вот и все мои рассуждения насчет папаши Буссо. Сохраняй спокойствие и уверенность в себе.
А если они заговорят с тобой о Лондоне, не выкладывай им все напрямик, как я в начале письма.
Ты прав, не идя наперекор силам (и каким силам!).
Дорогой брат, если бы эта чертова живопись не покончила бы со мной и не свела с ума, каким бы торговцем картинами я стал – именно для импрессионистов! Но что есть, то есть: я конченый. Лондон – это хорошо, Лондон – это именно то, что нам нужно, но, увы, я чувствую, что не могу больше делать того, что мог бы раньше. Пусть сам я разбит, но я не вижу никакой беды в твоей поездке в Лондон; если там туман, то ведь он сгущается и в Париже.
На самом деле есть лишь одно: мы стареем, и надо действовать соответственно – остального не существует. В этом минусе есть и плюс, и надо его использовать.
Мне кажется странным, что ты не получаешь известий от Гогена, и предполагаю, что он болен и подавлен.
Если я сейчас напоминаю о том, чего стоила нам живопись, то лишь хочу подчеркнуть этим, что мы должны сказать себе: мы зашли слишком далеко, пути назад нет. А больше я ничего не подчеркиваю. Ведь если оставить в стороне материальные заботы, что для меня отныне может быть важным?
Если не сумеет найти денег для уплаты долга и расходов на поездку, если он твердо пообещает мне, что жизнь в Бретани обойдется дешевле, почему бы мне не отправиться туда, если мы хотим ему помочь?
Он говорит: «Я в расцвете жизни и таланта»; почему бы мне не сказать то же самое? Но с деньгами у нас туговато. А потому нужно поступать так, как выходит дешевле.
Много живописи, мало расходов – вот выбор, который следует сделать.
Все это – чтобы повторить еще раз: я совершенно не склоняюсь ни к северу, ни к югу.
Все планы, которые мы строили, таили в себе глубоко укорененные трудности.
Как просто могло бы получиться с Гогеном, но его переезд – и то, что после, – будет ли он доволен? Но раз уж планировать мы ничего не можем, неопределенность положения меня не тревожит. Знать и чувствовать, что она такова, – вот что раскрывает нам глаза и побуждает работать. Если будем поступать так и плевать на все это – осмелюсь предположить вопреки себе, – мы кое с чем останемся. Но я заявляю, что ничего не жду: с такими, как Гоген, словно натыкаешься на стену. Будем надеяться, что найдется выход и для него, и для нас.
Если бы я думал обо всяких возможных ужасах, если бы зацикливался на этом, то ничего не мог бы делать, и я с головой бросаюсь в работу и выныриваю с этюдами; если гроза снаружи слишком сильна, я выпиваю лишний стаканчик, чтобы забыться.
Это означает быть помешанным по сравнению с тем, каким надо быть.
Но прежде я чувствовал себя художником не в такой мере, живопись становится для меня средством отвлечения, как охота на кроликов для помешанных, которые предаются этому занятию, чтобы отвлечься.
Внимание обостряется, рука становится более уверенной.
Поэтому я почти осмеливаюсь заверить тебя, что мои картины станут лучше. Ведь больше у меня нет ничего.
Читал ли ты у Гонкуров о Жюле Дюпре, который тоже казался им помешанным?
Жюль Дюпре нашел любителя искусства, платившего ему.
