Но опять же нам следует молчать, ибо никто не заставляет нас работать, безразличие к живописи неизбежно будет почти всеобщим и почти вечным.
К счастью, мой желудок восстановился настолько, что за месяц я 3 недели жил на корабельных сухарях с молоком и яйцами.
Славная жара возвращает мне силы, и, конечно, я был прав, отправившись на юг сейчас и не став ждать, когда ущерб окажется непоправимым. Да, я теперь чувствую себя хорошо, как другие, что раньше длилось лишь недолго – в Нюэнене, например, – и это приятное ощущение. Под «другими» я отчасти подразумеваю бастующих землекопов, папашу Танги, папашу Милле, крестьян. Если чувствуешь себя хорошо, нужно уметь питаться куском хлеба, работая целый день и сохраняя силы, чтобы курить и пропустить стаканчик, в нынешних условиях это необходимо. И при этом остро воспринимать звезды и бесконечность там, вверху. Тогда жизнь становится почти волшебной, что бы там ни было. А те, кто не верит в здешнее солнце, – подлинные нечестивцы.
К сожалению, здесь не одно лишь солнце, прости господи, 3/4 всего времени дует дьявольский мистраль.
Разносчик субботней почты, черт бы его побрал, прошел мимо, а я не сомневался, что получу письмо от тебя, но, как видишь, я не расстроен. Жму руку.
665. Br. 1990: 669, CL: B15. Эмилю Бернару. Арль, вторник, 21 августа 1888, или около этой даты
Дорогой Бернар,
я хочу заниматься только фигурами, фигурами и фигурами, это сильнее меня: ряд двуногих – от младенца до Сократа и от черноволосой, белокожей женщины до золотоволосой женщины с опаленным солнцем лицом цвета кирпича.
А пока что я больше занимаюсь другим.
Спасибо за твое письмо, на этот раз я изнурен и пишу в спешке.
Очень рад, что ты присоединился к Гогену.
Все же у меня есть новая фигура, прямое продолжение кое-каких этюдов голов, сделанных в Голландии; я показывал тебе их как-то раз вместе с картиной, написанной тогда же, – едоки картофеля. Я хотел бы показать ее тебе.
В новом этюде опять же цвет играет такую роль, что черно-белый рисунок не способен передать этого.
Я хотел послать тебе очень большой и очень тщательно выполненный рисунок.
Но он превратился в нечто совсем другое, оставаясь при этом верным.
Ибо еще раз цвет отсылает к раскаленному воздуху жатвенной поры в полдень, под палящим зноем, а иначе это будет другая картина. Смею верить, что вы с Гогеном поймете ее, но насколько уродливым найдут это они!
Вы все знаете, что такое крестьянин, сколько в нем дикости, если встречаешь кого-нибудь по-настоящему породистого.
У меня есть еще рабочий, разгружающий баржу с песком. Иначе говоря, есть две лодки сиреневато-розового цвета, вода – зеленый поль-веронез, серо-желтый песок, тачки, доски, сине-желтый человечек.
Все это видно сверху, с набережной, с высоты птичьего полета. Неба нет. Это лишь эскиз или, скорее, набросок, сделанный при мистрале.
Наконец я хочу написать пыльный чертополох с большим роем бабочек, кружащих над ним. Как прекрасно здешнее солнце в середине лета! Оно ударяет в голову, отчего, я уверен, приходят в помешательство. Но со мной это уже случилось, и я просто наслаждаюсь солнцем.
Мечтаю украсить свою мастерскую полудюжиной «Подсолнухов».
Желтый – чистый или составной – станет сиять на синем фоне, все время разном – от самого бледного поль-веронеза до королевского синего, а тонкая рама будет выкрашена свинцовым суриком.
Это создаст эффект витража в готической церкви.
Дорогие мои приятели! Мы, помешанные, будем наслаждаться посредством зрения, так ведь?
Увы, природа отыгрывается на нас, и наши презренные тела порой становятся тяжким бременем. Но так уж заведено со времен недужного Джотто.
И все-таки что это за радость для глаза, что это за смех – беззубый смех старого льва Рембрандта, с повязкой на голове и палитрой в руке! Как хотел бы я провести эти дни в Понт-Авене! Но я утешаю себя, обдумывая «Подсолнухи».
Крепко жму руку. До скорого.
669. Br. 1990: 673, CL: 528. Тео Ван Гогу. Арль, воскресенье, 26 августа 1888, или около этой даты
Дорогой Тео,
большое спасибо за твое письмо и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Позже сестра, вполне возможно, приедет и останется с нами. Она любит скульптуру – хороший знак, если говорить о ее вкусе, я очень доволен этим.
Живопись, как она есть сейчас, обещает стать тоньше – более музыкальной, менее скульптурной, – наконец, она обещает цвет. Лишь бы она сдержала это обещание.
Работа над подсолнухами идет, есть новый букет из 14 цветов на желто-зеленом фоне, а значит, эффект будет ровно тем же самым – но формат больше, это холст 30-го размера, – что и в натюрморте с айвой и лимонами, который у тебя есть, но в подсолнухах живопись гораздо проще.
Помнишь ли ты, как однажды мы видели в отеле Друо
[41] букет пионов работы Мане: розовые цветы, зеленые-зеленые листья, все написано густыми мазками, а не гладко, как у Жаннена. Кажется, на простом белом фоне.
Вот это здоровый подход.
Что до точечных мазков, образующих ореолы и прочее, это, по-моему, подлинная находка, но можно предвидеть, что эта техника не станет универсальной догмой, как и любая другая. Вот еще одна причина, по которой «Гранд-Жатт» Сёра, пейзажи Синьяка, выполненные крупными точечными мазками, лодка Анкетена со временем станут еще более индивидуальными, еще более оригинальными.
Что до моей одежды, то она, конечно, начинает страдать, но как раз на прошлой неделе я купил черную бархатную куртку довольно хорошего качества за 20 фр. и новую шляпу, так что это не к спеху.
Но я спросил почтальона, чей портрет писал, – он часто переезжал с места на место со своим небольшим хозяйством – о примерных ценах на необходимую мебель, и тот сказал, что здесь нельзя добыть хорошую, крепкую кровать меньше чем за 150 франков: разумеется, если нужно нечто основательное.
Это никак не отражается на моих расчетах: экономя на квартире, к концу года можно разжиться мебелью, не тратя лишнего в течение года. Как только я смогу, то поступлю так не колеблясь.
Если не устроиться таким образом, мы с Гогеном можем год за годом таскаться по дешевым комнатенкам, где неизбежно отупеем. Это уже отчасти случилось со мной, так как началось давным-давно. Я даже перестал страдать от этого, и, может быть, чувство дома появится не сразу. Ну и пусть. Однако давай не забывать «Бувара и Пекюше», давай не забывать «По течению», ибо все это глубоко правдиво. «Дамское счастье» и «Милый друг» при этом точно так же правдивы. Это способы смотреть на вещи – выбрав первый, меньше рискуешь поступать как Дон Кихот, такое возможно, а выбрав последний, не остановишься на полумерах.
