На этой неделе у меня снова старый крестьянин.
Да, а Макнайт наконец убрался, и я нисколько о нем не жалею. Его приятель-бельгиец, видимо, тоже не слишком расстроен – вчера он пришел сообщить мне об этом, и мы провели вечер вместе. Он очень рассудителен и, по крайней мере, знает, чего хочет. Сейчас он пишет импрессионистские картины – робкие, но все по правилам, все верно. Я сказал ему, что это самое лучшее для него, хотя он может потерять 2 года, воспрепятствовав своей оригинальности, – сказал ему, что нужно как следует пройти через импрессионизм, так же как некогда проходили через парижские мастерские. Он совершенно и полностью согласился с этим, именно потому, что так ты никого не шокируешь, а позже тебя не смогут обвинить в том, что ты оказался не на высоте. Он всерьез думает о том, чтобы отправиться писать угольщиков Боринажа, и если все еще будет здесь по приезде Гогена, мы попросим его сделать для нас на севере то, что мы сделали бы для него на юге – постарались бы изо всех сил, чтобы жизнь обходилась для него дешевле, чем при жизни в одиночку.
670. Br. 1990: 674, CL: W8. Виллемине Ван Гог. Арль, воскресенье, 26 августа 1888, или около этой даты
Дорогая сестра,
если ты позволишь писать по-французски, мне будет намного проще.
Еще приятнее для меня то, что скульптура волнует тебя больше живописи, тем более что, как убежден Тео, у тебя верный глаз и на картины тоже. Конечно, это еще не устоявшийся вкус, который никогда не поколеблется, но интуиция, инстинкт – это уже много, и как раз их часто не хватает людям.
Однако мне все же очень любопытно, как подействует на тебя Люксембург
[42].
Правда ли, думаю я в хорошем настроении, то, что есть в искусстве живого и вечно живого, – это в первую очередь художник, а потом уже картина?
В общем-то, какая разница? Но если кто-то видит, как работают люди… под стеклом в музеях он этого не найдет.
Бедная мисс Гарриет у Ги де Мопассана, – наверное, она была права.
Но сделал ли ошибку художник, заигрывая со служанкой с фермы? Наверное, нет.
В жизни над нами всегда тяготеет рок. Многие художники умирают, или сходят с ума от отчаяния, или прекращают выдавать картины, потому что их самих никто не любит.
Ты уже читала американские стихотворения Уитмена? У Тео они должны быть. Очень советую прочесть их: прежде всего, это прекрасно, и затем, англичане много о них говорят. Он видит в будущем и даже в настоящем мир здоровья, щедрой и свободной плотской любви – дружбы – труда под обширным звездным небосводом, одним словом, то, что можно назвать лишь Богом и вечностью, вновь помещенными над нашим миром. Сначала это вызывает улыбку, настолько это простосердечно, а потом наводит на размышления, по той же причине. «Моление Христофора Колумба» превосходно.
Что скажешь о букете цветов работы Монтичелли, который есть у Тео, и об испанской женщине Прево? Это две подлинно южные картины.
Я очень много думаю о Монтичелли. То был сильный человек – слегка, и даже весьма, помешанный, – мечтавший о солнце, любви и веселье, но вечно донимаемый бедностью, с невероятно утонченным вкусом колориста, человек редкой породы, продолжатель лучшей старой традиции. Его кончина в Марселе была печальной, и перед этим он, вероятно, пережил свою Гефсиманскую ночь. Уверен, что я продолжаю здесь его дело, словно его сын или брат.
Мы только что говорили о судьбе, которая кажется нам печальной. Но нет ли иного рока, более заманчивого? Что нам до того, есть воскресение или нет, если на место мертвого тотчас же заступает живой? Он берется за то же дело, продолжает тот же труд, живет той же жизнью, умирает той же смертью.
Когда ко мне приедет друг Гоген и мы отправимся в Марсель, я твердо намерен прогуляться по Канебьер, одетый в точности как он – на портрете, который я видел: громадная желтая шляпа, черная бархатная куртка, белые брюки, желтые перчатки, тростниковая трость – и настоящая южная атмосфера.
Я отыщу марсельцев, знавших его при жизни, и если ты читала в «Тартарене» о том, что такое «Двайте шумэть»… По этому случаю мы пошумим. Монтичелли – художник, изображающий юг сплошь желтыми, оранжевыми, лимонными красками. Большинство художников, не будучи колористами в строгом смысле слова, не видят этих цветов и считают безумцем художника, видящего все не так, как они. (В Люксембурге ты найдешь картины Монтенара, выдержанные не в желтом, – и все же они мне очень нравятся. Но вероятно, Монтенар отнесся бы к тому, что делаю я, с полнейшим презрением.) Все это, разумеется, вполне ожидаемо. Поэтому я намеренно написал сплошь желтую картину: подсолнухи (14 цветков) в желтой вазе на желтом фоне (есть и другая, с 12 цветками на сине-зеленом фоне). Надеюсь когда-нибудь выставить ту, первую, в Марселе. Вот увидишь, найдется марселец или кто-нибудь другой, который вспомнит о том, что некогда делал Монтичелли. Тео показывал тебе барботин? Он великолепен. Отдыхай как следует. Мысленно обнимаю тебя.
672. Br. 1990: 676, CL: 530. Тео Ван Гогу. Арль, суббота, 1 сентября 1888
Дорогой Тео,
всего пара слов, наспех, с огромной благодарностью за то, что ты так быстро отправил свое письмо. Мой хозяин уже являлся сегодня рано утром за арендной платой. Мне, конечно, пришлось озвучить свое решение, оставлю я дом за собой или нет (я снял его до Дня св. Михаила, и нужно заранее возобновить договор или отказаться от него). Я сказал хозяину, что беру дом еще на 3 месяца или, лучше, на месяц. Таким образом, предполагая, что приедет наш друг Гоген, мы не связываем себя арендным договором на длительный срок, на тот случай, если ему это не понравится.
Слишком часто я прихожу в глубокое уныние, думая о том, что скажет Гоген об этих местах, пожив тут какое-то время. Здесь очень одиноко, и хотя это оправдывает себя, ты должен прорубать ступени во льду
[43], чтобы перебраться из одного дня, занятого работой, в другой такой же. Есть сложности с моделями, но терпение, а особенно, конечно же, постоянное присутствие нескольких су в кармане могут тут помочь. Но это вполне реальная трудность.
Я понимаю, что даже сейчас мог бы стать совершенно другим художником, будь я способен решить вопрос с моделями. Но я также понимаю, что могу отупеть и время моей плодовитости как художника уходит точно так же, как с течением жизни уходит мужская сила. Это неизбежно, и, конечно, здесь непременно нужно обладать уверенностью в себе и ковать железо, пока горячо.
Кроме того, я очень часто впадаю в хандру. Но Гоген и многие другие находятся ровно в том же положении, и мы должны прежде всего найти лекарство внутри нас самих, найти его в доброй воле и терпении – согласившись с тем, что мы всего лишь посредственности. Может быть, это позволит нам проложить новый путь.
