Пролог
Август 1209 г.
— А зачем мы туда идем? — Дуняша с трудом поспевала за старшим братом: ноги путались в длиннополой рубахе. Девочке на ходу приходилось уворачиваться от норовивших хлестнуть по лицу еловых лап, противная паутина липла к волосам, мокрый мох облизывал лыченицы
[1]. Лес неласково встречал утренних гостей. Под пяткой громко хрустнула сухая ветка.
— Тише ты! — не оборачиваясь, шикнул на сестру Кирьян и ускорил шаг. — Кузнецы всегда богато жили, не то, что мы — голытьба. После них, знаешь, сколько добра припрятано? Все моим теперь станет.
— Так и без тебя обшарили, да не один раз, — девочка уже не шла — она бежала за братом, — вон Чуричи даже наковальню вынесли. Пусто.
— Не там шарили. А я знаю, где искать, — парень весело махнул отцовской лопатой. — Копать будем!
— Копать? К-хе, — девчушка выплюнула залетевшего в рот комара. — А где копать?
Кирьян не ответил, лишь с силой толкнул от себя очередную колючую лапу. Дуняша едва успела пригнуться от гнева могучей ели.
— Где копать? — девочка беспокойно дернула брата за рукав. — Неужто ты могилу разроешь, мертвых потревожишь?
— А что? Боишься — восстанут, за шиворот схватят? — парень из-за плеча бросил на сестру насмешливый взгляд. — Не бойся: сожгли покойничков, прах один остался. Я копать буду, а ты у дороги постоишь в дозоре. Коли кого увидишь — знак подашь.
— Так ведь грех — мертвых обирать! Да может там и нет ничего, откуда у ковалей богатства несметные, чай, не князья? Кирьяша, пойдем домой, — Дуня не теряла надежды отговорить упрямца.
— Грех-то в чем? Им на том свете серебро без надобности. А оно есть, точно знаю! — Кирьян разгорячился. — К ним гости
[2] с самого Полоцка захаживали, заказы от бояр делали. Куда все делось? Ясное дело — в избе хранили. Лежит там схрон — меня дожидается.
Издавна кузнецам запрещалось селиться с вервью:
[3] больно ремесло у них огненное — как бы пожара не учинили. Да и слухи недобрые ходили: мол, колдуны они, с нечистой водятся. Такое-то чудо из невзрачного камня творить — без заговоров не обойтись. И хотя братья-ковали со всем семейством в храм Божий ходили и вклады дорогие делали, а все равно сельчане косились, за спиной шептались, все им чародейство чудилось.
Кузница и добротный двор стояли на полоцкой дороге. Из соседних деревень сюда тянулись люди. Ножи, косы, вилы, лопаты — как без них в хозяйстве? Наведывались и полоцкие, прознав, что местные корческие кузнецы берут дешевле городских, а мастерство свое знают не хуже. Железо кормило и пахаря, и воина, и оборотистого купчину.
Беда пришла по осени. В Корчу прибежала заплаканная, измученная девчушка, дочь одного из кузнецов. Она взывала о помощи. Кто-то из гостей занес к ним мор, вся семья лежала хворая, младшие братья уже умерли. Сельчане наставили на девочку вилы, выкованные ее же отцом, и велели убираться восвояси. На слабых ножках кроха побрела назад. Больше ее никто не видел. На месте, где она стояла, долго жгли костры, выжигая заразу.
Через две седмицы
[4] мужички, наконец, отправились посмотреть — что да как. Их встретила зловещая тишина, от большой избы шел смрадный запах смерти. Покойников сожгли вместе с домом и со всем добром, на пепелище спешно насыпали кривенький курган и поставили еловый крест. Войти в опустевшую кузницу не решились.
И только после суровой полоцкой зимы, когда сошел снег, самые отчаянные и жадные сельчане полезли растаскивать мастеровой скарб. Кирьяна отец сразу не пустил; когда парнишка все же попал на разоренный двор, к его досаде, брать там уже было нечего. Мужики успели по доскам разобрать крепкий забор, с кузницы содрали гонтовую крышу, унесли бревна перекрытий и притолоки. Остались голые стены, обмазанные глиной от жаркого пламени, да и те были исковыряны в разных местах: корческие все искали тайные схроны. Поживиться Кирьяну от чужой беды не удалось.
— Вот и хорошо, — ворчала бабка, — нечего на горе руки греть.
Но паренек был бедовым и отступать не собирался. В его случае яблоко от яблони упало слишком далеко и откатывалось все дальше и дальше. Сын церковного дьяка, он тяготился однообразной сельской жизнью, мечтал о богатстве и славе, хотел податься воем в какую-нибудь боярскую дружину или даже к ушкуйникам
[5] на Волгу. Ни подзатыльники, ни наставления Кирьяна не трогали.
Дуняша на два года была младше четырнадцатилетнего брата, но считала своим долгом приглядывать за ним. Зачем приглядывать? Чтобы не озорничал: не тряс соседскую яблоньку, не гонял глупых коровок, волком завывая из-за куста, не прятал одежу решивших искупаться в жаркий день девчонок. Да мало ли чего он еще удумает! Сестра ходила за парнем хвостом и этим сильно выводила Кирьяна из себя.
— Что ты ко мне привязалась? С подругами сопливыми иди играй, — рявкал на нее брат. — Может, я с девками целоваться иду, а тут ты?
— Так и целуйся — я отвернусь, смотреть не стану, — беспечно улыбалась Дуня.
— Дура!
За одно только был Кирьян благодарен сестре: пытаясь остановить его, взывая к совести, она все же никогда не доносила отцу о проделках братца. Вот и сейчас парень знал, что все сойдет ему с рук.
— А говорят, там по ночам стоны слышатся, а Богша видел: тень вкруг кузни ходила, — как можно более зловещим голосом заговорила Евдокия.
— Богша твой врать горазд, — отмахнулся брат, — а коли боишься, так домой ступай.
— И тебя упырям на растерзание отдать? Ну уж нет, — Дуня стиснула зубы. — Может, ковалей не мор убил, а упырь к ним на кузню зашел да перекусал их? А если упырь кого укусит, так тот сам упырем обернется. А Богша еще на шее дочки коваля следы от зубов видел. А в избу к ним никто не входил, только дух мертвечины почуяли, а может, там никого и не было, может, они неприкаянными в тумане бродят, а тут мы…
Евдокия так старалась отворотить от кузницы брата, что и сама вдруг начала верить в то, что сочиняла на ходу. Выплывающие из молочного облака очертания елей теперь чудились зловещими призраками, протягивающими к девочке колючие пальцы. И только Кирьяна, казалось, ничем нельзя было пробрать.
— Я тем упырям как дам промеж глаз лопатой, так сразу отстанут, — хвастливо махнул он черенком, словно перед ним уже стояла нежить.
Брат с сестрой вышли из леса. На широком лугу туман был еще гуще, виднелся только кусок полоцкой дороги.
