— Стало быть, ты в достойном целомудрии пребываешь? — наивно захлопала ресницами Дуня, теперь в ее голубых очах плясала насмешка.
— Ох, коза ты, Дунька. Я про то с тобой говорить не стану, дочери дьячка такое знать не положено.
— Грешишь. Ожениться некогда, а в блуд впадать завсегда время есть, — продолжала наступать Евдокия. — Отчего тебя отец за уши не выдерет да силком не женит?
— Померли мои родители, давно уж. Некому меня охальника уму разуму учить. Я ежели когда и женюсь, так на боярской дочке. Дед воем простым был, из Червоной Руси
[30] его во Владимирскую землю занесло, отец гриднем
[31] боярским ходил, а я уж княжий кметь. А сын мой внучком боярским станет. Как думаешь, Дуняха, отдадут за меня боярышню?
— Чего ж боярышню, сватайся уж сразу к княжне, — Евдокия отчего-то почувствовала обиду, словно Юрий опять неудачно над ней подшутил.
— Ну, так-то высоко я не летаю, а боярыньку бы под себя положил. Дунь, а ты чего губы-то надула?
— Ничего я не надула. Иду себе и иду, — Евдокия отвернулась к болоту. Тощие березки, утопая в липкой жиже, с жалобой протягивали к солнышку начинающие желтеть листочки. В лесу пахло приближающейся осенью. Ветер уныло шелестел кронами и навевал тоску.
— А ты красивая, даже в повое этом дурном, — мягко улыбнулся Юрий.
«На боярыне жениться собрался, а мне про красоту мою поет. Гусь!»
— У меня хороший повой, все говорили, что ладно вышит.
— Но косы краше.
— Боярышни своей косами будешь любоваться, — огрызнулась Дуня.
— Нешто ревнуешь? — опять эти очи карие, бесстыжие, так и сверлят.
— Я чернявых не люблю, мне белесые нравятся да голубоглазые.
— Гляди-ка на нее, — показно всплеснул руками Юрко, — в монастырь собирается, а сама о мужах голубоглазых мечтает. Вот так дочь дьякона, вдовица смиренная!
«Ну что с ним поделать? Он, насмешник, старше да хитрее. Его за пояс не заткнешь. Уж лучше помалкивать».
И оставшуюся до вечера дорогу Дуняша упорно отмалчивалась, лишь однозначно отвечая на вопросы чернявого. В конце концов он отстал, и они шли в тишине, наполненной только мягкими лесными звуками.
Для ночлега Юрий выбрал поляну у ручейка рядом с вековой дубравой. Суровые великаны на опушке украсили себя густой богатой листвой, под их могучие корни Юрко сбросил поклажу, взял топор и пошел в сторону болота за березовым сухостоем. Дуня начала обламывать ветки и рвать траву на поляне, чтобы соорудить два ложа благоразумно подальше друг от друга. Чернявый натащил березовых поленьев, как заправский охотник, разложил их так, чтобы костер давал жару много, а света — не очень. Да еще из тонких березовых жердей соорудил загородку, чтобы и с двух десятков шагов огня не было видно.
Дуняша освободила котел, варить кашу. Ей очень хотелось утереть нос Юрко за «дурную хозяйку». На дно шипящего котелка легли тонкие ломтики сала, потом колечки лука, с десяток лисичек, найденных дорогой, все это было присыпано шубкой из крупы. Евдокия не стала все сразу заливать водой, а как бабка учила, потихоньку подливала водицу, запаривая кашу.
— Ну, скоро там? — нетерпеливо сновал вкруг костра Юрко. — Живот уж сводит.
— Скоро, — улыбалась Евдокия.
Из бересты она умело свернула две ложечки, протянув одну их них чернявому:
— Откушай, Георгий, как тебя по батюшке?
— Андреич.
— Откушай, Георгий Андреич, — Дуня с поклоном поставила перед ним котелок.
— Да понял я уже, что не прав был. Хозяйка ты чудо как хороша, — Юрий спешно заработал берестяной ложкой.
Евдокия довольно улыбалась: «То-то же».
— Сама-то ешь, а то увлекусь, голодная останешься.
Вдвоем они быстро покончили с кашей. Спасть еще не хотелось. Оба сидели, глядя в костер. Юрко отодрал от палена кусок бересты и ножичком что-то нацарапал, улыбнувшись, показал Дуняше: человечек с узкими глазами и широкой улыбкой, обнимал толстопузый котелок. Евдокия прыснула от смеха. Юрий опять заводил ножом по бересте, но когда закончил работу, отчего-то не стал показывать. Дуня, сделав вид, что идет по своей надобности, зашла ему за спину, с любопытством заглянула через плечо. Мелкие буковки заплясали перед глазами. Евдокия резко отпрянула, спрятавшись по ту строну костра.
— Не понял? — Юрий изумленно вскинул голову. — Ты что же, простота деревенская, читать умеешь?
— С чего ты взял? — пытаясь унять смущение, пролепетала Дуня.
— А, так у тебя ж отец — дьякон, чай, обучил грамоте? Да по глазам вижу, что прочла.
Дуня молчала.
— Ну, прости, я же не знал, что ты грамоте обучена. Это я так, от безделья озорничаю.
— Прощу, коли перестанешь меня простотой деревенской обзывать, — насупилась Евдокия.
— Да не простота ты, то я уж понял. Ладно, не буду. Вот видишь, в огонь бросаю.
И он швырнул в костер обрывок бересты. В отблеске пламени девушка еще раз прочитала: «Хороша Дуняша, съел бы вместо каши».
Глава III. Упырь
Утро встретило путников легким туманом, обычным в это время года. Кутаясь в навершник, Дуня спешно собирала вещи в котел. Юрко промыл глаза ледяной родниковой водицей, сообщил: «Мне по нужде», и скрылся в дубраве. Евдокия, уже готовая к дороге, с поклажей за спиной уселась ждать его на березовое полено. От сонного болота поднимался белый пар, березки словно потягивались, разминая затекшие ручки-веточки. Прорезая туман, пролетела сварливая сорока, что-то гневно стрекоча на своем птичьем наречье.
— Бежим! — откуда-то сзади внезапно появился Юрий.
Девушка, ничего не спрашивая, бросилась за воем. Чернявый резко свернул к ручью.
— В воду! Вдруг с ними собаки.
Беглецы в брод пробежали с полверсты.
— А теперь по руслу назад, — за плечи развернул Дуняшу Юрко.
— Как назад? — не поняла она.
— Назад к дубраве, живей, с ручья не выходи!
Теперь они, разбрызгивая воду, бежали обратно. Евдокия не знала, что и думать: «Зачем назад, коли за нами гонятся, мы же на них выйдем? Господи, защити! Пресвятая Богородица, помоги!»
Вот и место ночевки. На поляне никого нет.
— На дерево, — Юрко сгреб Дуняшу в охапку и как пушинку закинул на ветку, — карабкайся выше, — приказал он.
И Дуня полезла, подгоняемая страхом; позади, подталкивая ее за округлые места, лез и чернявый.
— Не надо меня хватать, я и так залезу, — попыталась она отмахнуться.
