— Смотри, — он толкнулся и быстро поплыл, поочередно загребая руками, легко, просто играючи, справляясь с сильным течением. Так ладно не плавал даже Кирьян. Очертив круг, чернявый вернулся к Дуняше.
— А как же… — пролепетала она.
— Нельзя ворогу знать, чего ты умеешь, а чего нет, — Юрий сверкнул хищной улыбкой.
— Выходит, ты тогда притворился?
— Да так, потешились с Горыней немного, а все впрок вышло.
И они поплыли. Юрко толкал перед собой плот, по правую руку от него боролась с течением Дуняша. Вначале все казалось легким, река ласково подхватила девушку и, подкатываясь снизу, понесла вдаль. Руки слаженно работали, раздвигая воду, дыхание было ровным. Но ближе к середине кожа ощутила холод, где-то на дне били ключи. Ноги потяжелели, словно на них привязали по железной подкове, стало перехватывать дыхание, каждый взмах теперь давался все труднее. При выдохе Дуня погружалась глубже и глубже, она заметно отстала. Юрий, обернувшись, покачал головой и поплыл назад.
— Плот уносит! — крикнула ему Дуняша и тут же сбила дыхание. Вода плеснула в рот.
— Какой там плот, — отмахнулся Юрий, — ты там не тонуть надумала?
— Нет, — прохрипела Евдокия, собрав последние силы.
Ноги потяжелели еще, теперь казалось, что к ним привязана целая дюжина подков. Слабо взмахнув руками, девушка ушла под воду. И тут же дикий страх набросился на нее, сковывая, лишая сил сопротивляться, невидимая рука настырно тянула в черный омут.
Однако Юрко успел схватить ее за длинные косы и выволок на поверхность. Она закашлялась.
— Жива? — спросил спаситель опавшим голосом. — За плечи хватайся, теперь я плыть буду.
— Повой! Повой утонул! — Дуня беспокойно завертела головой.
— Радуйся, что только повой. Сразу не могла сказать, что уж невмоготу?
На спине у Юрко было тепло и уютно. Дуня неловко держала его за округлые сильные плечи, и он вез ее как мощная боевая ладья, врубаясь в мутную воду. Казалось, Юрий не чувствовал усталости. Довольно быстро они доплыли до берега. Бросив на речном песке дрожащую от холода и пережитого страха Евдокию, чернявый поплыл, догонять плот.
В сухой рубахе, у жаркого огня, Дуня в пол уха слушала нудное ворчание Юрия: о глупых бабах, которым лучше утонуть, чем о помощи попросить, и еще что-то о хвастунах, мол не только он, но и она привирать да хвастать здорова, а плавает-то хуже топора. Юрко все бубнил и бубнил, а Дуня блаженно улыбалась.
— Я тебя браню, а ты скалишься, — возмутился чернявый.
— Побранись еще, Юрашик, так-то ладно, как ты бранишься.
— Видать, сильно ты водицы двинской наглоталась, — улыбнулся и Юрий.
На востоке разливалось малиновое зарево рассвета.
Глава V. Жаркие травы
Два дня беглецы крадучись обходили Витебск. Спали мало, ели на ходу, да и есть уж особо было нечего, запасы стремительно таяли. Юрий спешил, быстрее выйти на Смоленскую дорогу. Дуня успела в кровь растереть ноги, но об том помалкивала и старалась не отставать.
В лесу было безлюдно, лишь раз в отдалении послышались веселые девичьи голоса. Девки вышли на сбор ягод. От песен и заливистого хохота в груди у Дуняши надрывно засаднило. Юрко, не оглядываясь, затылком почуял перемену в ее настроении и тут же кинулся веселить разными байками да небылицами, отгоняя настырную тоску.
После купания в Двине между Евдокией и Юрием разрушилась невидимая стена. Как будто Дуня вырвалась из коварных лап смерти, а недоверие, разочарование, обиды — все тяжелым грузом ушло на дно глубокого омута. Путники болтали о пустяках: какие блины вкуснее — со сметаной али с топленым маслицем, сколько в Ростове и Полоцке на торгу купцы дерут за соль, спорили, где зима злее, а квас добрее. Юрко хотел еще выспорить у кого бражка забористей, но того девушка не знала, потому что в жизни ее не пробовала. Беседа текла ладно и спокойно, вот только нельзя было Евдокии заглядывать в карие очи. От этого сразу кидало в жар, появлялась робость и неловкость. А уж если случайно соприкасались руки, хотя бы кончиками пальцев, так все совсем становилось худо. Огромный мир безжалостно сужался до одного диковатого красавца с кудрями цвета воронового крыла, и поделать с этим ничего было нельзя. «То пока он рядом. С очей долой пропадет, так все и наладится», — утешала себя Дунечка.
По утру третьего дня деревья расступились, и путники вышли к широкому лугу. Высокие, напоенные дождями травы плавно колыхались под волнами легкого ветерка. Было боязно выходить из-под лесной защиты на открытое пространство. Юрко долго всматривался вдаль, луг казался пустынным.
— Пошли, — махнул рукой чернявый, и они крадучись вышли на равнину.
Ветер швырнул в лицо дурманящий медовый аромат. Раздвигая грудью малиновый кипрей, Юрий прокладывал дорогу, Дуняша семенила следом.
— Дойдем до леса, там еще немного и дорога на Смоленск откроется, для нас самая опасная, — объяснял чернявый. — Нужно пройти по ней, да так, чтобы нас кто из перехожих людей заприметил и смог ворогам потом рассказать, мол, видел воя и бабу, к Смоленску ушли. А нам только то и надобно. Помелькаем да обратно в лес, а там и к Витебску.
— Хитро, — согласилась Дуня, — а если мы их самих на дороге встретим?
— По-другому никак нельзя. Если не сможем убедить, что Смоленской стороной уходим, так и будут на пятки наступать. Станем в оба глядеть да головой крутить. Давай сейчас попробуем, ты влево смотри, а я в десную сторону.
Дуняша повернула голову. В высоком пестром разнотравье взгляду не за что было зацепиться, только вечные труженицы пчелы старательно окормляли цветы да беспокойно метались из стороны в сторону суетливые стрекозы, наверное, где-то рядом была вода. Далеко на окаеме
[45] виднелся гребень нового леса.
— А как же мне без повоя на люди показываться? — Евдокия вспомнила, что уже который день брела с непокрытой головой. — Может платком покрыться?
— Жарища, а ты в шерстяной убрус
[46] кутаться станешь?
— А что делать? Как я такая на дорогу выйду?
— Расплети две косы, заплети как у девки одну да иди себе, — отмахнулся Юрко. — Али ты боишься — женихи набегут, проходу не дадут? Так я их быстро отважу.
— Вот в тебе-то и дело, получается, девка с чужим мужем идет. Что люди подумают? Срамно.
— Да может ты сестра моя.
— Кто?
— Сестра, — смущенно повторил Юрий.
Дуняша рассмеялась, первый раз за всю дорогу, звонко и до слез.
— Ну, будет, будет, хохотунья, — не мог унять ее чернявый. — Чего я такого смешного-то сказал?
Это вызвало новый приступ смеха.
