От озера по-прежнему тянуло цепким холодом. Потирая озябшие плечи, Евдокия повернула к стану и с разлета врезалась в Юрия.
— Ты где бродишь?! На зло мне прячешься! — сразу заорал он.
— Ничего я не прячусь. Мне… помыться надо было. Чего мне бояться, коли кругом ни души?
Они пошли напрямик, ломая камыши.
— Просил, как заметишь чего, меня звать, а ты опять Горыню покликала, — проворчал Юрий. — И подарок мой сняла, — совсем уже горько добавил он.
«Заметил». Дуня невольно коснулась шеи.
— А ты оказывается боярышню эту за баней или конюшней, уж и не помню где, тискал. Мне Прокопий все рассказал, как ты за ней увивался!
— Хрен старый — твой Прокопий, — сплюнул Юрий.
— И Горыня не бабник вовсе, и холостой, и на лицо пригожий, — девушку злило, что чернявый даже не оправдывался. Она никак не могла успокоиться от появления брата, смешенные чувства оставило это свидание, а тут еще Юрко покрикивает.
— Замуж за Твердятича собралась? — усмехнулся Юрий.
— Не зовет.
— А позовет, пойдешь?
Дуня молчала.
— Иди! — заорал он опять. — Голубоглазый, белесый, как тебе нравятся. Иди, преград чинить не стану. Еще горько на свадьбе буду кричать!
— Сейчас-то чего орешь, — спокойно перехватила его взгляд Евдокия, — чай еще не на свадьбе?
— Коза! — обозлился Юрий.
— Гусь! — не осталась в долгу Евдокия.
Оба, насупленные, вышли к лагерю. Вои, кроме дозорных, уже мирно спали.
В тишине дремлющего леса, сидя на подаренной Прокопием старой овчине, Дуня потихоньку достала из кошеля бусы, украдкой оглянулась — не видит ли кто, поцеловала холодные камешки и надела опять на шею. «Хоть Кирьян жив, и то ладно, — вздохнула она. — Ба, слышишь меня? — Дуня подняла голову к звездному небу. — Кирьянка наш живой, только с дурными людьми якшается. Да может образумится… Ба, я без него жить не могу, ну сама знаешь без кого. Да знаю, что он дурной, а так на шею к нему кинуться хочется. И ревнует он так смешно. Ба, помоги. От него детей рожать хочу, другие мне не надобны». «Горюшко ты мое», — послышалось ей откуда-то из бездонной высоты.
Глава VIII. Невезучий князь
Ясное сентябрьское небо обрушивалось в бескрайнюю озерную гладь. Где-то далеко в лазоревой дымке терялся окаем. Из озера Соломено, плавно обнимая раскинувшийся на холме город, на встречу озеру Заликовскому спешно текла река с говорящим названием Торопа. Вода, всюду вода! И град Торопец отгородился от враждебного мира этими широкими потоками. Деревянная городня
[56] сурово смотрела на путников войлоковыми окошечками бойниц. Как же не похож был со стороны этот ощетинившийся, готовый к обороне град на гостеприимный, приветливый ко всякому путнику Витебск.
Воротники
[57], еще издали заметив на дороге небольшой отряд, поспешили выйти на мост, чтобы не пустить чужаков.
— Кто такие? — крикнул седой вратарь.
— К князю Давыду Мстиславичу от сродника его Константина Ростовского, — громко отозвался Юрий.
— Ждите.
Ожидание затянулось. Солнце сначала карабкалось вверх, потом медленно стало спускаться к лесу, а из крепости так и не было вестей. День выдался по летнему жарким. Воротники по-прежнему толклись на мосту, утирая пот и искоса бросая любопытные взгляды на рассевшихся прямо на дороге ростовцев.
— Может кашу уже варить, есть охота? — Ждан ласково провел по урчащему животу.
— Подождем еще, — Юрий зачерпнул горсть озерной водицы, умыл разгоряченное лицо. — Эй, торопецкие! Чего тихо-то так? Где струги с гостями новгородскими?
— Лишь бы лодьи боевые не прислали, и на том спасибо, — отозвался седой вратарь.
— У вас что ж замятня
[58]? — насторожился Юрко.
— Грозятся, князь у них нынче молодой да дурной, зубы ему еще никто не обломал.
— Вона как, — махнул головой чернявый. — Слыхали? — обратился он уже к своим. — Рать с Новгорода ждут, только этого нам не хватало.
— Да деру надо отсюда давать, — сплюнул Горыня.
— Как? Без лодий? Птицами над Волгой полетим? Конного пути нет.
— Ну, назад можно вернуться, старой дорогой, — неуверенно предложил дядька Прокопий.
— В лапы к Истоме? — хмыкнул Юрий.
— Истомы позади нет, он нас на Волге с засадой ждет, — срывающимся голосом пролепетала Евдокия. Все глаза устремились на нее.
«Ну, и?» — говорил хмурый взгляд чернявого. После ссоры в камышах он упорно не замечал Дуняшу, не поворачивал головы, не обращался даже по отчеству. Словно и нет ее в отряде. Дуня тяжело переживала, но виду тоже не показывала. И вот теперь они впервые посмотрели друг на друга.
— Засада на Волге будет, — повторила Дуня, — серый клобук, что я видела…
Юрий демонстративно закатил глаза.
— Да, клобук, что я видела, — более громко повторила Евдокия, — это… односельчанин мой. Он меня признал и выходил ко мне, сказал, что эти, ну, что за нами гонятся, его вести нас послали, а сами ушкуев наняли, на Волге сообща перехватывать станут, а где, он не ведает. Да обещал, как прознает, знак подать.
— Так чего ж ты молчала?! — прикрикнул на нее чернявый.
— Так говорю же, — надулась Евдокия.
— Вот и надо назад поворачивать, — влез Прокопий.
— А если врет этот ее «односельчанин», да его специально подослали?
— Не врет! — горячо откликнулась Дуня.
— И ты ему веришь? — прищурился Юрий.
«А верю ли я Кирьяну?»
— Не знаю, — честно призналась она.
— То-то и оно. С чего бы ему сердобольному к тебе выходить? Совесть заела? Вырваться только через Волгу сможем, и чем скорее, тем лучше. Нам бы до Твери дотянуть, а там воев в охрану наймем. И впредь, коли землячки наведываться станут, — Юрий наградил Евдокию надменным взглядом, — сразу сказывай, а то решу, что ты с ними заодно.
Дуня задохнулась от обиды, она хотела что-то возразить, но торопецкие воротники замахали руками, приглашая в град. Отряд тронулся с места.
Торопец встречал гостей молчаливым любопытством. Народ вывалил на улицы, разглядывая чужаков. Здесь в крепости действительно готовились к осаде. Мужи ходили в броне. Вдоль стены лежали готовые поленницы дров и котлы, варить смолу, грудами были свалены бревна, ломать осадные лестницы. Вои несли сторожу на всех пряслах
[59].
