Под вечер, прихватив ведро, Дуняша пошла доить коз. Рогатые неслухи признавали только ее руки, упрямо не даваясь ни Новице, ни ее десятилетней дочери Купаве.
Молодая хозяйка привычным жестом подперла вилами дверь козлятника, поцокала, подзывая животных. Руки зарылись в мягкую шерстку, та приятно грела, успокаивая.
— Красавицы мои, заждались? Сейчас, сейчас, — заворковала Дуняша, осторожно обмывая вымя теплой водицей. В ведерко полилось молоко. Пять дойных коз, одна за другой были обласканы и подоены. Хозяйка заботливо прикрыла ведерко белой тряпицей. «Готово», — выпрямила она спину и натолкнулась на стоявшего за спиной Кривко.
— Умаялась, голубушка, — с притворной заботой промычал он, пытаясь приобнять мачеху.
— Дай пройти, — шарахнулась от него Евдокия.
— А ежели не дам? — Кривко нагло улыбнулся, расставляя толстые руки.
— Закричу.
— Кричи, кто услышит-то. Новица к куме ушла и детей прихватила, соседка Команиха глухая, хоть в ухо кричи. Ну, иди сюда, чай, истосковалась по молодому телу?
— По твоему жирному? Не больно, — Дуня прятала за усмешкой страх. «Как вырваться, он хоть и пухлый, что подушка, а все ж сильней?»
— Зря несешь себя, приласкала, так и не убавилось бы. Знаю — за Некраса не хочешь, а ведь от меня зависит, — он сделал шаг, Евдокия отступила в глубь козлятника. — Замесим сейчас дите, подумают — отца приплод, большухой в доме станешь, Новицу за пояс заткнешь. Все к ногам твоим кину. Иди ко мне, голубушка, совсем иссушила ты меня, окаянная, — голос пасынка перешел в хриплый шепот.
— Не больно-то усох. Биться стану, без боя не дамся, — предупредила Евдокия.
— Да даже лучше, горячее, — Кривко едко усмехнулся и рванул к девушке. Дуня размахнулась деревянным ведром полным молока и что есть мочи и злости стукнула пасынка по голове, но Кривко успел слегка отпрянуть и удар пришелся по касательной. Молоко расплескалось, залив нападающему лицо и рубаху.
— Ах, ты ж…, — грязно выругался пасынок, занося большущий кулак. Евдокия, привычная к побоям, резко присела, толстая ручища пролетела над головой. Девушка отскочила в самый дальний угол, отступать было некуда. Мокрый и злой Кривко надвигался на нее подобно разъяренному быку. «Все, забьет меня до смерти». Дуня съежилась, зажмурила глаза. «Попробую под ноги подкатиться, авось не устоит». И тут раздался глухой удар и что-то большое рухнуло к ее ногам, так падает мешок с мукой, срываясь с крюка
[22].
Девушка осторожно открыла глаза. Кривко лежал на земляном полу, уткнувшись носом в Дуняшины лыченицы, и не двигался. Дверной проем загораживала огромная тень.
— Здрава будь, Евдокия Яковлевна, — услышала она аксамитовый
[23] мужской голос. В темноте клети поблескивали колечки кольчуги и нагрудные пластины. Воин!
— Ты что же убил его?! — ахнула Дуня, спешно переворачивая Кривко.
— Кабы хотел убить, так убил бы, а это так, уму — разуму поучил.
В подтверждение чужих слов пасынок тихо застонал.
— У него детки малые, а ты его так-то, — с упреком бросила Евдокия незнакомцу.
— Сама, когда ведром его лупила, не больно-то о детках пеклась, — воин скрестил руки, опираясь о дверной косяк.
— Так ты видел все, а чего ж сразу не вступился? — Дуня почувствовала, как загораются щеки.
— Думал, и без меня справишься, больно соловьем заливался, вдруг сговорились бы, а тут я влезу, — незнакомец явно забавлялся.
— Зачем пожаловал? — гордо выпрямилась девушка. «Смешно ему, хлебнул бы с мое».
— За поясом я, голубоглазенькая, цел ли?
От неожиданности у Дуни перехватило дыхание. «Кто он? Откуда про пояс знает? Тать его тот навел или полоцкие на след вышли? Ежели от князя, так хуже некуда, несдобровать, в сравнении и Некрас за радость станется. Что ж делать-то?»
— Ну, что молчишь? Цел пояс? — нетерпеливо напомнил мужчина.
— Какой пояс? — осторожно спросила Дуня.
— Как какой, что я тебе на сохранение оставил? Не могла ты забыть!
«Я на сохранение… думает, я за давностью не вспомню чернявого… Точно ловушка». Все внутри похолодело.
— Я тебя первый раз вижу.
— Так выйди на свет Божий, пока солнце не село, да получше погляди. Юрко — я, дяденька Георгий.
«Какой там дяденька, тот худючий что палка был, а этот подковы небось руками гнет, плечищи еле в дверь входят». Дуня перешагнула через Кривко, бочком обошла пропускающего ее незнакомца и вышла на двор. Солнышко уже коснулось еловых макушек, но и в закатных лучах можно было без труда разглядеть воя
[24]: на вид лет двадцати пяти, высокий, стройный (не то, что боров Кривко), с развитым торсом и широкими плечами. Черные волосы от шеи к затылку были безжалостно сбриты, но зато спереди мягкими кудрями ниспадали на лоб. И чуть раскосые глаза, и стремящиеся к переносице брови, и прямой нос, и смуглое лицо со слегка выступающими скулами — вроде были похожи, но губы не напоминали тонкую щель, как у того незнакомца из детства, они были вполне обычными, даже для мужа
[25] полноватыми, и небольшая бородка в круг лица совсем не жиденькая как у чернявого. «Похожего подобрали, мол, очи тоже узкие, признает».
— Ну, налюбовалась? — подмигнул незнакомец. — Припомнила?
«Знают, что я чернявого дяденькой Георгием кликала. Значит поймали они бедного Юрко, да все выпытали. Стало быть, ведают, что я его в лесу привечала. Отпираться ни к чему, а вот про пояс стоять на своем надо, мол, не ведаю, не давал ничего». Дуняша разволновалась, пальцы предательски подрагивали.
— Был один бедовый, припоминаю, в лесу раненым нашла, по глупости али из милосердия помогала, мала была, не понимала, что творю, — стала подбирать она слова. — Только ты на того Юрко не похож, тот тощий был.
— Ну, бока — то дело наживное, в года вошел, так и плечи в ширь пошли.
— Коли ты — Юрко, так скажи, что обещал мне.
«Попался, этого то вы точно у него не выпытали», — Дуняша надменно глянула на незнакомца.
— Обещал за поясом явиться, как смогу, отблагодарить. Серебро принес, вон калита ломится, в накладе не останешься, — он тряхнул тугим кошельком.
— Мне твоего серебра не надобно, а обещал ты мне не это.
Незнакомец растерялся, самодовольство слетело с загорелого лица. «Ага, как выкручиваться станешь?» — торжествовала Дуня.
