— А-а, ты же теперь вдова, замуж опять хочешь, нешто за меня? — вой широко улыбнулся, обнажая белозубую улыбку со слегка выступающими клыками. Это была улыбка Юрко, сомнений не осталось, перед ней стоял повзрослевший чернявый. «Сразу бы оскалился, так не пришлось бы и пытать».
— Не хочу я замуж, — надулась Дуняша. — Пошли, в коробе он на дне.
— Ну вот, другое дело, а то заладила — не знаю да не помню.
Юрий вилами припер дверь козлятника.
— Чтоб не лез покуда, — объяснил он Евдокии, — отопрешь потом.
Они вошли в темную клеть. Дуняша долго кресалом не могла разжечь трут, подпалить лучину, пальцы не слушались. Чернявый вырвал у нее кресало, и от двух точных ударов тряпица занялась. Комната наполнилась тусклым светом.
— Эко, тебя затерли куда. Мало я ему двинул, — Юрко по-хозяйски уселся на лавку.
— Как прознал, что я здесь?
«Неужто ходил да расспрашивал, что теперь обо мне болтать станут?!»
— Встретил мальчонку на дороге, спросил, где дьяк Яков живет. А он говорит — давно уж помер твой дьяк. Я говорю: «А дети?» «Сын сгинул невесть куда, а дочь — здесь. Ее родня за старика богатого выдала, только он, мол, тоже преставился, вчера схоронили. Вдовица». Довел да двор показал.
Дуня с сожалением поджала губы. Уж Кривко с Новицей расстараются про распутницу и полюбовника небылицы сочинить. «И зачем я только за лопатой этой проклятой возвращалась? И без лопаты можно было прожить».
Она торопливо раскрыла короб, нырнула на самое дно и достала чистенькую белую ширинку, в которую старательно было что-то завернуто.
— Вот, — протянула она сверток, пальцы по прежнему дрожали.
Юрко тоже торопливо стал разматывать тряпицу, на широкой руке заиграл затейливый ведовской узор. Чернявый поднес пояс ближе к лучине и стал внимательно разглядывать. Дуня вся напряглась в ожидании, тряслись уже не только пальцы, но и колени.
— Он, — выдохнул наконец Юрий, не отрывая завороженного взгляда от диковины. — Сохранила, значит.
— Конечно он, какой же еще? — выдохнула и Дуняша.
— Ну спасибо, Евдокия Яковлевна, уважила. Вот тебе награда, — чернявый положил на стол тугой кошель.
— Мне ворованного не нужно, без награды обойдусь, — сухо сказала Дуня, отодвигая от себя калиту.
— С чего ж это ворованное?
На нее сверкнули карие очи.
— А с того, что ты тать, а значит и серебро у тебя ворованное.
— Ну, знаешь, я же и обидеться могу, — Юрко встал.
— Обижайся, коли охота, а только честные люди не воруют. Думаешь, я не знаю, что ты этот пояс у князя нашего украл? — Дуня много раз представляла, как гордо бросит ему в лицо вот эти слова, но получилось как-то робко и тихо.
— Не украл, а добыл, — с достоинством ответил чернявый. — И не так-то просто это было сделать, други
[26] мои полегли, один я в живых остался, а коли б не ты, так и меня бы Бог прибрал.
— Значит, если я у тебя с пояса кошель срежу, так не украду, а добуду? Много тут по лесу таких добытчиков с кистенями бродит.
— Ты по своей воле чужое добро возьмешь, а я волю князя своего исполнял.
— Князь сам у себя велел украсть? — фыркнула Дуняша.
— Простота ты деревенская, нешто не знаешь, что кроме полоцкого и другие князья на Руси есть? — Юрко презрительно сузил и без того не больно широкие глаза. — Светлого князя Константина Всеволодовича Ростовского я кметь
[27]. Слыхала? — чернявый расправил плечи и одернул кольчугу.
— Про князя такого не слыхивала, а Ростов — то на восходе, — Дуняша совсем растерялась, пыл обличительницы начал спадать. — Неужто ты с самого Ростова сюда пешком пришел? — все же попыталась она в последний раз подловить Юрия.
— Почему ж с самого Ростова? Дружина у меня в граде стоит, коней стережет, дожидается. Лишних свидетелей к тебе наводить не хотел, вот один и явился.
«Все то у него складно, ведет, что вышивает».
— Лошадь ты тогда у мужа моего со двора увел. Да за это я тебя не виню, коли б за мной гнались, так может, и я бы так створила.
— Никаких я лошадей у вас не брал! — вдруг в конец рассердился Юрко. — Болотом я пешим ушел, и сейчас той же дорогой обратно пойду. Прощай.
Он развернулся к двери.
— Погоди! — встрепенулась Дуняша. — Прости меня, коли обидела, я не хотела, — как можно ласковей пропела она.
— Хотела, хотела, — усмехнулся чернявый. — Серебро-то возьмешь?
— Возьму, благодарствую, а в каком граде у тебя дружина стоит, в Полоцке?
— Вот ведь, настырная, все допытывается, тебя в княжью гоньбу надо, всех бы татей переловила, — Юрко скривил губы. — Не в Полоцке, конечно. Что ж я дурак в пасть лезть?
— Стало быть в Смоленске? — Дуня показывала, что она никакая не простота, а и другие города ведает.
— В граде, — неопределенно махнул рукой чернявый.
— Проводи меня до Смоленска, одной идти боязно, — выпалила Дуня, и сама подивилась своей смелости. Она заметила, как ехидно прищурил Юрко правый глаз, и, опережая готовую сорваться шутку, быстро затараторила. — Житья мне здесь нет, сам видел. Жениха нашли сущего ирода. Не хочу я больше замуж, в монастырь подамся. В Полоцке нельзя, найдут, назад воротят, серебро отнимут. А Смоленск далеко, туда им не дотянуться, да и не подумают там искать. А батюшка рассказывал — в Смоленской земле монастырей много. У меня вот теперь и вклад есть, и рукоделию обучена. Должны послушницей принять, а если ты еще от князя своего словечко за меня замолвишь, так любая игуменья возьмет. Там хорошо, тихо, в молитвах буду грехи замаливать, может даже дозволят святительские облачения вышивать.
Дуня замечталась о спокойной монастырской жизни.
— Дуреха, — вернул ее на землю насмешливый голос Юрко, — замужем-то лучше.
— Чего ж там хорошего, бьют по чем зря да губами слюнявыми тянутся? Тьфу.
Юрко зашелся звонким смехом.
— Идти далеко, болотом все. Устанешь, домой запросишься. Что тогда с тобой делать?
— Не запрошусь и ныть не буду, дорогой готовить стану. Да мне ведь только до Смоленска, — Дуняша умоляюще посмотрела на чернявого.
Юрко задумался, сильней сдвинул брови, от чего те оборотились единой извивающейся полосой.
— Ладно, голубоглазая, собирайся. Не боишься со мной по лесу идти? — раскосые очи светились хитрым блеском.
— Нешто ты меня обидеть сможешь? Я ведь тебе жизнь спасла, — растерянно посмотрела на него Дуняша.
