* * *
Гжендович использует чрезвычайно яркий язык и обладает даром рассказывать красочные истории, благодаря которым ваш ум не будет скучать.
GLOS KULTURY
Действие в романе постоянно украшают философские комментарии главного героя и щепотка черного, висельного юмора. При этом простой, но одновременно интеллектуальный стиль автора делает его размышления на крайне сложные темы доступными и приятными для восприятия.
ENKLAWA NETWORK
* * *
Don’t pay the ferryman,
Don’t even fix the price.
Don’t pay the ferryman,
Until he get you to the other side.
Chris de Burgh, „Don’t pay the ferryman“
Не плати перевозчику,
Даже цену не назначай,
Не плати перевозчику,
Пока он не доставит тебя на другой берег.
Крис де Бург. Не плати перевозчику
Пролог
Обол для Лилит
Если в тридцать лет ты вдруг очнешься на вокзале, сидя на руинах прежней жизни, без гроша в кармане и измазанный чужой кровью, наверняка меньше всего тебе захочется встретить своего чокнутого дядюшку.
Позор семьи.
У меня тоже не было ни малейшего желания встречаться со своим несчастным племянником.
Павел Порембский – пока не превратился в бомжа и не опустился на самое дно. Но во время редких проблесков сознания он, по крайней мере, понимал, что чертовски к этому близок. Это очень легко – намного легче, чем думают люди. Все происходит само собой. Если ты уже не слушаешь неразборчивые, произносимые недовольным женским голосом сообщения вроде: «Пассажирский поезд до Колюшек отправляется со второго перрона, третьего пути» – значит, ты никуда не едешь. Если ты видишь только ноги ниже колен спешащих в разные стороны пассажиров, составляющих основной поток жизни, так как бездумно сидишь на жесткой перронной скамейке, тупо уставившись в плиточное покрытие, – значит, ты торчишь на вокзале потому, что тебе некуда пойти. В твоем кармане не лежит билет, а узел у твоих ног – не спешно собранный перед отъездом на несколько дней багаж. Ты пришел сюда, ибо понятия не имеешь, куда себя девать. На вокзале есть крыша, стены, и никто не обращает внимания на человека, сидящего на скамейке. Обувь, которую ты видишь будто в тумане перед собой, – пассажиры. Люди, которые пришли сюда, чтобы куда-то уехать поездом. Мокасины, полуботинки, туфли, кроссовки, шпильки и штиблеты принадлежат тем, кто плывет по течению жизни. А ты сидишь на коралловом рифе, на мели, предназначенной для потерпевших кораблекрушение.
И если тебя все это не волнует – тем хуже для тебя.
Мой несчастный, обезумевший от ужаса племянник в окровавленной рубашке оказался на вокзале не потому, что ему было некуда пойти. Вроде поначалу он в самом деле собирался куда-то ехать, хотел сбежать – одному Богу известно, почему именно поездом. Но он не сбежал. Когда человек впадает в панику, его разум выкидывает разнообразные коленца. Паника – следствие эволюционной адаптации. Когда нет возможности сразиться или бежать и ситуация становится безнадежной, мозг перестает строить какие-либо планы. Решив, что пришел конец всему, он разбивает стекло и нажимает большую красную кнопку с надписью «паника», после чего совершает множество хаотических, случайных поступков, поскольку тактика и стратегия не сработали, а истерические метания иногда дают какой-то результат. А если нет – терять все равно нечего. Лучше такой шанс, чем никакого. Но порой предохранитель не выдерживает, и человек зависает будто компьютер. Тогда он сидит на вокзале с приоткрытым ртом и вытаращенными глазами, уставившись на ноги идущих по перрону пассажиров.
Примерно так я однажды угодил в больницу на психоневрологическое отделение, с диагнозом «параноидная шизофрения». Спасибо врачам – меня вылечили, и этот случай остался в документах как «шизоидный эпизод» с неплохим прогнозом.
Я не сразу узнал племянника. В моем мире он никогда не возникал в подобном контексте. Я слышал о нем от своей матери как о способном молодом человеке, образцовом муже и отце, делающем карьеру прекрасном сыне моей двоюродной сестры. А в последнее время – как о чудовище и черной овце. Боже, какая трагедия! Что за стыд! В нашей семье НИКОГДА не было разводов. Как он мог бросить СЕМЬЮ!
Его выгнали из стада. Конец обедам у бабушки Хели и дням рождения у тети Ядзи. Конец именинам у дядюшки Чеся.
Меня это нисколько не взволновало, поскольку меня самого вышвырнули из племени – сам не знаю, то ли со времен моего пребывания в психушке, то ли, вероятно, когда я упрямо решил стать этнологом, а не врачом. Чокнутый. Отщепенец. Сумасшедший дядюшка. Впрочем, лишь когда Павел стал героем скандала, я впервые ощутил к нему какую-то симпатию.
Он с безразличным видом сидел на скамейке, потирая дрожащие руки. Я увидел покрытую порыжевшими пятнами крови рубашку и понял, что не могу его так оставить.
Двое рослых полицейских в комбинезонах цвета сажи и канареечных жилетах уже обратили внимание на парня. Их медленная прогулка вдоль перрона внезапно обрела цель. Еще три минуты – и мой племянник заметит среди проворно шагающих перед его глазами ботинок пассажиров две пары совсем других – черных шнурованных пехотных берцев фирмы «Вояс». Он услышит произнесенное голосом робота: «Попрошу документы», – и, если поднимет глаза, увидит также закругленные концы двух штурмовых дубинок из стекловолокна, болтающихся на уровне колен. Удар такой штукой может свалить быка.
Я не мог этого оставить. В конце концов – родня. Не помню почему, но о родственниках следует заботиться больше, чем о других.
Вздохнув, я подошел к племяннику и, крепко схватив за плечо, поставил его на ноги. Он был легким и не сопротивлялся, особенно если учесть, что его ноги напоминали куски веревки.
Обхватив за пояс, я потащил его в сторону ближайшего эскалатора.
– Идем, – процедил я. – Шевели конечностями, а то еще немного – и окажешься в кутузке. Если будешь и дальше здесь торчать, пикнуть не успеешь, как заметут.
Он безвольно пошел со мной, что-то бормоча мокрыми губами. Я пока не знал, что с ним. Белая горячка? Обдолбался какой-то дрянью? Перебрал успокоительного?
Меня многое отличает от обычных людей – не только мое странное занятие. Не только то, что я с детства вижу больше других. Не только то, что я знаю: наш мир – лишь одна из многих плоскостей, по которым мы перемещаемся. Меня отличает еще и то, что я умею обращаться с людьми, пребывающими в состоянии крайнего шока.
Обычный человек при этом задает много ненужных вопросов: «Что случилось?», «Что с тобой?», «Что ты тут делаешь?», «Почему молчишь?».
