И почему он оставил мне посылку с собственными вещами?
Я сел за стол, и подо мной заскрипел жесткий стул с подлокотниками. Положив на стол руки, я закрыл глаза.
Мне хотелось его почувствовать.
Иногда это удается.
В келье царила тишина. Я ощущал лишь собственное волнение и уверенность, что все выглядит слегка сюрреалистично и чертовски странно.
Возможно, я просто не мог смириться с тем, что жизнь внезапно угасает без причины, как задутая свеча, и оставляет после себя дыру.
– Ты тут? – прошептал я. Мой голос звучал странно и сверхъестественно. – Хочешь мне что-то сказать?
Иногда это удается.
Или, возможно, начинают возвращаться мои галлюцинации.
Я чувствовал, что во всем этом что-то не так. Паршивое, не дающее покоя мелкое предчувствие, будто заноза под ногтем или обломок зубочистки между зубов. Вроде ничего особенного, но при этом невыносимо. И мне хотелось понять.
Один за другим я открыл ящики. Ничего – лишь по голому листу фанеры катался забытый карандаш.
Крышка стола почти пустая. На том месте, где когда-то стоял компьютер, виднелся матовый прямоугольник. Теперь от него остался лежащий на полу удлинитель с сетевым фильтром и брошенная под столом отсоединенная мышь.
В черном каменном стакане торчали две авторучки – одноразовая шариковая и старая перьевая со стальным пером. Внутри болталось немного пыли и две скрепки.
Я провел ладонью под крышкой, бросил взгляд под стол, но там не оказалось никакой приклеенной снизу записки или даже жевательной резинки. Я заглянул под стул.
Не знаю, что я искал.
Открыв окно, я ощупал подоконник снаружи и снизу. По очереди вынув все ящики, осмотрел их со всех сторон.
Я пригляделся к стенам. Из них торчало полтора десятка гвоздей в разных местах. Висевшие на них картинки исчезли, но в том нет ничего странного. Странным было то, что все гвозди грубо окрашены. Я провел ладонью по стене, и на пальцах остался слабый белый след, будто от мела. Стены заново покрасили. Что на них было?
На полу лежала ковровая дорожка.
Я несколько раз на нее посмотрел, чувствуя: с ней что-то не так. Она странно притягивала внимание.
Коврик как коврик – скромный, шерстяной. Три метра на полтора, с абстрактным узором в виде бежевых и темно-коричневых треугольников. Он не выглядел роскошным и не производил впечатление чего-то неуместного, даже в монашеской келье.
Коврик занимал почти все свободное пространство пола, но именно в этом заключается смысл их существования. Чего я мог ждать – власяницы на полу?
Только теперь я заметил нечто белое. Оно лежало под ковром, выставив лишь маленький уголок. Я отогнул край, и оказалось, что это метка – белая картонка, прицепленная кусочком лески к ткани ковра.
«ИКЕА, – гласили черные буквы. – Ковровая дорожка Фьоллсгглунд».
Новенькая.
Возможно, келью подготовили для нового жильца.
Я свернул ковер, насколько возможно, не передвигая мебель, и осмотрел половицы под ним – потемневшие и строгие, натертые тысячами слоев воска или какой-то мастики. И даже не сразу увидел это.
По полу тянулась дорожка мелких круглых пятен величиной не крупнее грошовой монеты или меньше. Они едва выделялись на фоне древесины старого паркета, но стоило заметить первое, как стали видны остальные. Их было десятка полтора, мелких и разбросанных достаточно редко. Каждое – идеально круглое по форме, с венчиком следов от микроскопических капелек вокруг. Кровь густая, и если уж она капает, то крупными каплями. А эта капала с довольно большой высоты, и значит, тот, из кого она текла, стоял или шел от стола к двери.
Это не был след резни. Кровотечение выглядело не серьезнее чем, скажем, из носа. Но в таком случае крови, возможно, оказалось бы чуть больше, однако это была бы одна дорожка, один ряд пятен. Здесь же капли простирались в виде полосы шириной не меньше полуметра, будто кто-то кровоточил из нескольких мелких, но глубоких ран одновременно.
Часть следов пытались затереть, но от этого стало хуже – кровь размазалась серповидными полосами. В конце концов тот, кто ее вытирал, бросил свое занятие и швырнул на пол коврик.
– Книжки нужно читать, тупица, – пробормотал я. – «Одиссею» почитай. Кровь смывают уксусом.
Я заглянул под одеяло на койке, но постельного белья не обнаружил. Матрас тоже был новый и назывался «Иггдлер», но это необязательно значило странность, если кому-то вскоре предстояло здесь поселиться. Впрочем, матрас в монастыре – вероятно, наиболее проблематичный след, который остается от человека.
Он что, занимался самобичеванием? А потом, истекая кровью, побежал в часовню?
Михал?!
Я еще раз заглянул под койку, но увидел лишь немногочисленные комья пыли.
И две палочки.
Одна лежала совсем близко, на расстоянии протянутой руки.
Длиной с ладонь, сделанная из коричневого дерева, она заканчивалась дьявольски острой колючкой. Терние. Твердый как железо шип тропического дерева.
Я достал и второй, почти такой же, но покороче. Мне показалось, что на концах они темнее, чем у основания.
Найдя в кармане куртки гигиеническую салфетку, поплевал на нее и протер конец шипа. На салфетке появилась бурая полоска.
Кровь.
Завернув шипы в платок, я спрятал их в карман куртки.
Достав табак и пакетик папиросной бумаги, свернул самокрутку, понюхал ее и сунул за ухо.
И тут мне показалось, что сзади кто-то стоит. Я резко обернулся и увидел только окно, покрытую блестящей черепицей мокрую крышу и похожее на серый холст небо.
А потом я почувствовал холод. По левой стороне тела пробежала дрожь, будто я коснулся наэлектризованной пластиковой пленки. Выдохнув, я увидел облачко пара.
Двери шкафа со скрипом открылись. Я увидел деревянное нутро и ряд пустых вешалок.
Они покачивались.
И всё.
Внезапно монах постучал в дверь, заставив меня вздрогнуть. Я заглянул в шкаф, но не увидел ничего необычного и вышел, забрав свою посылку.
– Нашли что-нибудь? – тихо спросил он, когда мы шли через двор.
– Что я мог найти? Там же совершенно пусто.
Он ввел замысловатый код: клавиши под его пальцами издавали мелодичные звуки, словно ветряные колокольчики. Зажужжал замок.
Я остановился на пороге.
– Храни вас Господь… – сказал он, тоскливо глядя над моим плечом на узкую улочку и стену здания напротив. Мне показалось, что у него нет желания закрывать за мной калитку.
– Храни вас Господь, – ответил я. – Берегитесь терний, брат.
