Это была именно женщина. Молодая, но вряд ли кто-то мог принять ее за мою дочь. Более того, никогда раньше я ее не видел.
Она нормально реагировала на то, что я говорил – одобрительно улыбалась, кивала, – и время от времени делала заметки в небольшом блокноте с переплетом из светлой кожи. Мои студенты уже несколько лет либо записывают лекции на диктофон, либо марают бумагу в скоросшивателях, страницы из которых затем раскладываются по большим разноцветным папкам, либо стучат по клавиатуре ноутбуков. Я заметил, что, рассказывая какой-нибудь анекдот, смотрю на нее в надежде увидеть улыбку. Какое-то время спустя у меня создалось впечатление, что я обращаюсь исключительно к ней, и я начал специально поглядывать на других слушателей.
Мне казалось, будто я повсюду вижу устремленный на меня гипнотический взгляд темно-синих глаз и легкую насмешливую улыбку.
Кое-как дотянув до конца, я начал собирать свои вещи одной рукой, а заодно поставил кому-то просроченный зачет, лишь деликатно спросив, что студенту мешало прийти на мое дежурство, раз я все равно сижу каждую среду. Рука по-прежнему болела.
Незнакомка подошла к кафедре, когда аудитория почти опустела.
Взглянув на меня сверхъестественными глазами в обрамлении черных как смоль ресниц и таких же тонких бровей, она несмело протянула мне «Древо жизни». Я почти забыл, что написал эту книгу.
– Не могли бы вы мне подписать, пан доктор?
– Откуда это у вас, во имя всего святого? Из лавки старьевщика?
– У меня эта книга была с самого начала, – объяснила незнакомка. – Я купила ее, как только она вышла. Мне понравилось, но я надеялась, что будет больше подробных описаний ритуалов. Раз уж я вас встретила…
– Вы у нас учитесь? Никогда не видел вас на лекциях.
– Я не учусь, для этого уже чересчур старая. А пришла, потому что меня заинтересовала лекция. Это ведь не запрещено? Кажется, такова идея университета?
Я пожал плечами.
– Естественно, не запрещено. Кому мне подписать?
– Мне. Патриции.
Странное имя. Я подписал книгу, и неожиданно кто-то выключил в аудитории свет. Помещение погрузилось во мрак, и мне показалось, что ее глаза вспыхнули фосфоресцирующей зеленью, как у кошки.
– Свет погасили, – констатировала она. – А я хотела вас еще кое о чем спросить. Вряд ли стоит беседовать впотьмах, вдруг кто-нибудь что-нибудь подумает. Может, выпьете со мной кофе? Мне в самом деле понравилась ваша книга. Естественно, если у вас нет времени, то…
– Пани Патриция, – сказал я, чувствуя, как по спине пробегает странная дрожь. – У меня как раз есть свободная минутка, и я с удовольствием выпью кофе.
Мы вышли из здания факультета. Когда она шагнула через порог, я в очередной раз отметил ее привлекательность. У нее были длинные ноги и странноватая манера одеваться – в стиле, который, похоже, придумала сама, чуть старомодно или даже по-викториански. При этом она выглядела чувственно, почти вызывающе.
Я взглянул на ее изящные ступни в шнурованных туфельках а-ля Мэри Поппинс и обтянутые сетчатыми колготками ноги, видневшиеся из-под юбки с оборками, и вышел под дождь, подняв воротник куртки.
Мы сидели в пабе поблизости, на краю небольшого парка. Внутри было уютно; темные балки приятно контрастировали с белеными стенами. На грубо отесанном столе, в похожем на толстый бокал лампионе, мерцал огарок.
– Я замерзла, – заявила она, вешая плащ на вбитый в столб крюк. – Выпью коньяка. А вы? Угощаю. Это ведь я вас уговорила.
– Я за рулем, так что возьму кофе. И вам не пришлось меня уговаривать. Вы не моя студентка, в том нет двусмысленности.
– Что, со студенткой уже и кофе нельзя выпить? Ну и времена.
– Можно, но не стоит. Это непрофессионально. С группой студентов разного пола – совсем другое дело. Как вы попали на мою лекцию?
– Однажды я случайно оказалась на факультете – нужно было кое с кем встретиться – и увидела вывешенный список лекций на дверях аудитории. Я узнала вашу фамилию и сообразила, что тот, кто написал книгу о верованиях Сибири, Океании, Америки и бог знает чего еще, действительно может быть этнологом. До чего же я умная, да?
Я не помнил, чтобы на дверях аудитории висел список лекций с фамилиями. И зачем? Все они были в расписании, на доске объявлений для каждого курса.
– Это лишь научно-популярная книжка, изданная лет десять назад. Когда она вышла, вам, наверное, было лет пятнадцать.
– Она вышла восемь лет назад, и мне было почти двадцать. Я вполне взрослая, пан доктор. И книга произвела на меня немалое впечатление. Когда я читала, казалось, человек, который ее написал, в самом деле… знает правду.
Придвинув здоровой рукой лежавшую рядом на лавке куртку, я нашел в кармане пачку табака и зажигалку. Нашарив внутри пачки пакетик папиросной бумаги, я взял щепотку, тщательно уложил вдоль бумажки и онемевшими пальцами аккуратно сформировал в виде валика, после чего заученным движением свернул самокрутку, послюнил покрытый гуммиарабиком край бумаги и завернул до конца. Оставалось лишь оторвать выступающие наружу частицы табака и слегка размять самокрутку в пальцах.
Патриция поставила локти на стол и оперлась подбородком на руки, с интересом глядя на мои фокусы. От нее приятно и чувственно пахло – мускусом и чем-то еще. Запах, который неодолимо ассоциировался у меня с солнечным отпуском у моря. Казалось, что от него у меня слегка кружится голова.
– Превосходная вещь, – заметила она. – Можно сделать перерыв в разговоре, скрыть замешательство и подумать, не наткнулся ли в очередной раз на одержимую сумасшедшую. Многозначительная пауза, но заполненная целенаправленными действиями. Я говорила, что из вашей книги следовало, будто вы один из тех, кто знает правду.
– Можно закурить?
– Жаль, если столь прекрасная папироса пропадет впустую.
– Вы одержимая сумасшедшая, пани Патриция?
– Да.
Принесли ее коньяк и кофе, а также мой эспрессо.
– Какую правду вы имеете в виду?
– Вы описали многие вещи с таким знанием дела, которое предполагает нечто большее чем научный анализ. Используя холодный научный подход, вы не смогли бы так многого понять. Чувствовалось, что вы верите в разные вещи, даже когда делаете вид, будто от них дистанцируетесь. Вы много времени провели среди тех чукчей?
– Среди чукчей – не так много. Больше среди эвенков, якутов, коряков и инуитов. Я несколько раз ездил в экспедиции, дважды, еще в коммунистические времена, будучи молодым аспирантом. Потом русские запретили. Они уничтожали эти народы, спаивали их, загоняли в колхозы – не хотели, чтобы о них писали. Дольше всего я был там позже, в девяностые годы, по несколько месяцев.
– И вы видели нечто странное?
– Все, что я там видел, с нашей точки зрения выглядит странным.
