Нужно возвращаться, но я опасался, что не успею до сумерек на станцию. Поезд мог больше не прийти. И, собственно, куда мне возвращаться?
К тому же билет я отдал.
Я осторожно выглянул из-за шторы. На тесной захолустной улочке, похоже, стало еще темнее.
* * *
Они пришли под утро. Не знаю, что меня сморило – сон, некая летаргия или смерть. Темное, лишенное запаха и глубокое, оно свалилось на меня после многих часов сидения в пустом номере, пока я тупо разглядывал собственные руки и вслушивался в треск, скрип и стук за дверью.
Я снова разваливался на части, тонул в обрывках беспамятства. Видел, как просвечивают сквозь кожу кости. Казалось, у меня выпадают волосы.
Все это внезапно взорвалось грохотом, резким светом, топотом подкованных сапог, в одно мгновение обрушившись на мою бедную голову вместе с вонючим шершавым мешком, который завязали вокруг шеи.
Я успел лишь раз пнуть ногой и раз выстрелить вслепую. Потом не было ничего – только боль. Я дергался и вопил, ощущая со всех сторон сокрушительные удары, каждый из которых вызывал ощущение, что меня бьют стальными прутьями. Потом не осталось ничего, только одеревеневшее море боли и крови, одна большая раздувшаяся опухоль, в которой я тонул, уже почти ничего не ощущая и не слыша.
Я почувствовал, как меня волокут по лестнице, услышал хлопок дверцы и оказался в грохочущей разболтанным двигателем душной тесноте. Все казалось далеким, будто бредовые видения.
Реальным было лишь вздымающееся волнами море боли, в котором я тонул.
Мешок сорвали с моей головы в каком-то грязном подвале из голого кирпича, перед металлической дверью. Попытавшись оглядеться, я тут же получил в морду – солидно, профессионально, так что у меня мгновенно взорвалась в голове вся Вселенная. Я подумал, что наверняка уже настолько опух, что хватило бы пощечины разгневанной девочки-подростка.
Я успел осознать, что меня окружают создания из скрипучей черной кожи, резины и железа. Мне удалось разглядеть лишь длинные плащи и белые, похожие на венецианские маски лица. Я вдруг понял, что меня бьет такая дрожь, какой я не ощущал ни разу в жизни.
А потом открылась старая тяжелая дверь из окрашенной в зеленый цвет стали, и меня втолкнули внутрь.
За спиной раздался стальной грохот, и я услышал скрежет засовов.
Помещение было маленькое, квадратное, без окон; стены до половины и пол выкрашены коричневой масляной краской. Передо мной стоял старый потертый письменный стол со светящим мне в лицо прожектором. Я видел лишь сплетенные на крышке стола руки и концы кожаных рукавов. Казалось, на их обладателе надеты замысловатые перчатки, но на самом деле его руки были обшиты скрепленными заклепками кусками жести. Я смотрел, как он медленно открывает затасканную коричневую папку, как осторожно перекладывает исписанные от руки листы бумаги.
Я стоял, пытаясь унять дрожь, но ничего не мог с собой поделать.
Физиология.
Сидевший за столом закончил переворачивать страницы, после чего взял из жестяной кружки карандаш и начал вертеть его в руках. Рядом на блюдце стоял стакан с чаем в стальном подстаканнике. И наполовину полная пепельница из отпиленной донной части гильзы от снаряда.
Царила тишина. Руки исчезли со стола, послышался шелест бумаги, затем тарахтение спичечного коробка. Раздался треск, вздох, и в ослепительном кругу света закружилось облако голубого дыма.
– Фамилия, имя, имя отца, – сухо и официально пролаял голос из-за лампы.
Мой рот был полон крови. Я сглотнул ее, хотя всерьез подумывал сплюнуть на пол, но отказался от этой мысли. К чему спешить? Я в худшем месте во Вселенной. Если такое можно встретить по ту сторону, никакой ад не способен придумать ничего лучше.
– Посадить его!
Из мрака за моей спиной выросли кожано-стальные лапы, схватив меня будто клещами. Стоявший посреди комнаты деревянный табурет пинком перевернули вверх ногами, и меня охватила ярость.
Я не вчера родился. Людей заставляли сидеть на перевернутых табуретах в поколении моих дедов, моих родителей и в моем собственном. Я знаю, что это значит, и не позволю себя посадить или к чему-либо пристегнуть.
Трудно сказать, сколько это продолжалось. Безнадежная борьба длится без конца и одновременно слишком коротка, учитывая, что следует после.
Я вырывался, пинал, бил головой и локтями, принимая на себя нескончаемую лавину ударов.
В итоге я добился того, что не позволил усадить себя на ножку табурета и мне даже удалось его сломать.
В очередной раз меня избив, они принесли другой табурет и усадили меня нормально. Впрочем, это мало что изменило.
Я превратился в обрывок боли и страха, сидя под снопом света будто червяк на столе для вивисекции, и, естественно, в конце концов назвал имя и фамилию.
– Та-ак… – объявил чиновник за столом как ни в чем не бывало, и в сноп света вплыл очередной клуб дыма. Белая, окованная жестью и заклепками рука на мгновение унесла во тьму стакан вместе с подстаканником и ложкой. Он снова начал листать страницы в папке. – Что тут у нас? Дата рождения… Место жительства… Место работы… Не…пра…кти…ку…ю…щий. Внебрачные связи. Прелюбодеяние. Злоупотребление… Непочтение… Возжелание чужой жены… Занятие ок…культ…ными практиками. И что теперь? – риторически закончил он отеческим тоном.
– К чему эта комедия? – спросил я.
Собственно, в основном я ощущал разочарование и злость. Где-то в глубине души рассчитывал, что ад – слишком несправедливая, бессмысленная и не служащая никакой цели концепция и что он не существует. Я не предвидел, что его необязательно создает некая высшая сила. Дайте людям немного свободного места, и они тут же сами соорудят ад. С кругами, котлами и прочим, что придет в голову.
Сквозь вращающиеся круги боли в голове до меня дошло, что я понятия не имею, почему меня допрашивают. По привычке? О чем спросят? О шпионской деятельности?
– Где книга? – спросил чиновник, нервно помешивая чай. Положив ложку на блюдце, он снова отхлебнул глоток где-то в темноте. Я понял: это конец. Когда у тебя есть тайна, можно в крайнем случае выждать. Когда не знаешь, что им нужно, – это конец.
На самом деле, увы – начало.
Единственное, что меня защищало, – энтропия. Мой собственный распад. В этом мире ты таков, каково состояние твоей души, разума, или как оно там называется. Я входил в него могущественным словно дракон, но моя сила выдохлась. Ее забрали Патриция, кража тела и бесконечные блуждания среди призраков. А теперь я распадался на фрагменты, даже перестал многое ощущать. Я деревенел. И все, что они могли со мной сделать, лишь ускоряло этот процесс.
По крайней мере, так мне казалось.
Пока не принесли «здоровье». Оно не принадлежало Стефану Каспшицкому, похоже, даже не имело этикетки, но я и без того знал, что это.
