– Ротмистр Гром.
Я пошевелил руками.
– Ох, покорнейше прошу прощения! Слон, давай сюда какие-нибудь кусачки, бегом!
– Так точно, пан ротмистр!
Они разрезали проволоку. Поморщившись, я потер запястья.
Кровообращение возвращалось вместе с чувством, которого мне никогда не хотелось бы больше испытать. Я едва сдержался, чтобы не закричать.
– Они все еще шевелятся, пан ротмистр.
– Сжечь… – ответил Гром. – Сжечь эту падаль дотла.
– Все равно наверняка вернутся…
– Не рассуждать, исполнять! – Он повернулся ко мне и пояснил: – Если их сжечь, иногда они не возвращаются… Идем отсюда. Наверняка с вас хватило впечатлений.
Воистину. Я получил их столько, что даже не знал, что сказать.
В лесу, среди тумана, располагался лагерь. Столы и лавки из оструганных жердей, накрытые бревнами землянки в склонах холмов.
Я смотрел на это, все еще не зная, что сказать.
Они возвращались группами, смеясь и похлопывая друг друга по спине, ставили в сторону боевые косы, автоматы Шмайсера, «стэны» и ППШ, отстегивали сабли. Кто-то расставлял на столе жестяные миски. Один сидел на лавке, постанывая от боли, а товарищ вправлял ему сломанное предплечье, скрепляя его кусками жести, по которым небрежно постукивал молотком.
– Столько уже лет, в этом лесу… – проговорил ротмистр. – Мы тут одичаем… Прошу прощения, но ваша кровь…
Он дотронулся до моей куртки и взглянул на свои пальцы, испускающие рубиновое свечение.
– Я живой, пан ротмистр, – объяснил я. – Я все еще жив. ТАМ.
Он внезапно выпрямился.
– Не при солдатах! Идем. Поговорим у меня.
Мы вошли в тесную темную землянку, пахнущую грибницей и хвоей.
Щелкнула зажигалка, звякнуло стекло керосиновой лампы. В ее свете стали видны бревенчатые стены, покосившийся стол, койка с грудой лохматых шкур, вырезанный из корней крест на стене.
– Я живу в том мире, но умею переходить в этот, – объяснил я. – На сей раз меня похитили живьем, прямо с улицы.
Он покачал головой.
В свете лампы и без фуражки было видно, что под мундиром он состоит только из лица и рук. Остальное напоминало дым.
– Никто, даже они, не умеют такого. Нельзя пройти через эти ворота, если уже через них прошел. Это невозможно. Я не понимаю, как вы вообще могли тут оказаться.
Я объяснил ему, как я это делаю. Коротко и по делу. Без лишних подробностей.
– А остальные? – Я кивнул в сторону выхода. – Они не знают, что умерли?
– Многие знают, – признался ротмистр. – Или догадываются. Сами понимаете, тут тяжело погибнуть. Но сойти с ума или утратить человеческий облик… О, это вполне возможно. Так что мы поддерживаем боевой дух и дисциплину. Что нам еще остается?
– Вы ведете войну?
– А что еще можно в таких условиях? Если это ад, мы будем с ним сражаться, даже если Господь нас покинул. Даже если так, мы Его все равно не покинем. Знаете, мы специалисты по поражениям, но умерли красиво. Непокоренными. Бог, честь, Родина – эти понятия всегда актуальны. В этом мире тоже. Там нас победили, но здесь им это не удастся. Мы не сдадимся. У меня в отряде есть люди, которые сражаются со времен восстаний и раньше. Что нам остается? Пока есть ад, пока есть эти в черных плащах, спецы по исправлению мира с помощью приклада, пули и тюрьмы, – надо сражаться. А они тут есть. Но расскажите, что происходит в стране. Что с Польшей?
Я рассказал. Коротко и в общих чертах. Не знаю, все ли он понял.
– Мы иногда пробираемся в городки, до нас доходили слухи, – сказал он. – Я надеялся, они правдивы. Независимость, говорите? Европа… Странные времена. Жаль, я этого не видел.
Достав бутылку и две стопки, он откупорил пробку.
Покачав головой, я перевернул свою стопку вверх дном.
– Не стоит, – сказал я. – Я жив. Впрочем, это неэтично.
– Только негодяев, – пояснил он. – Мы пьем только подлецов, негодяев и свиней – заверяю вас. Я тщательно за этим слежу.
– Тем более. Мне что, пришлось бы ощутить жизнь подлеца?
– Это весьма поучительно, – заверил он. – Поднимает боевой дух и укрепляет хребет. Точно нет?
– Точно.
Я вкратце изложил ему, чем занимаюсь.
– Как это – можете нас перевести? – спросил он, подняв брови. – Из ада?
– Это не ад, а нечто промежуточное, – объяснил я. – Место на полпути. Вы должны пойти дальше, туда, где ваше предназначение. Это мир чудовищ. Вы и без того слишком долго тут торчите.
– Вы говорите о спасении души?
– Только об освобождении. Спасение душ – не моя область. Я не строю из себя Бога, пан ротмистр, я лишь перевозчик и не знаю, что дальше. Пожалуй, вам остается только мне поверить. Сколько можно торчать на пересадочной станции? Но я только перевожу. Такой уж талант-самородок.
– А в чем подвох?
– Обол, – объяснил я. – Нужно оставить позади тот мир, и символ этого – обол. Нечто, оставшееся там и имеющее ценность. Лучше всего деньги. Может быть, даже грош, лишь бы он находился там, в мире живых. Без этого просто не получится.
Он надел фуражку.
– Поговорю с людьми. Ждите здесь. Нам нужно посовещаться. Это непростое решение.
Ротмистр вышел, а я остался один, глядя на мерцающий огонек керосиновой лампы. Что с ним происходит, когда он гаснет? Загорается в другом мире?
Наконец скрипнула дверь, и заглянул Гром.
– Они будут заходить по одному. Это те, которые помнят и сумели что-то спрятать. За тех, кто решился, но у кого ничего нет, возьмите деньги моего отряда. Они должны быть в лесу, возле Хлевиска… Я покажу где.
Я сидел за столом, и ко мне один за другим входили посетители – иногда странные, иногда гротескные, а иногда трагические фигуры. Все, однако, выглядели будто старые поломанные марионетки. В них было что-то от не раз чиненных игрушек. Я чувствовал, как у меня жжет в глазах.
– Это на земле деда, которая должна была стать моей. Где дорога идет вдоль лесочка и насыпи, на три локтя в землю золото в горшке зарыто. Немного, но что есть, то есть. Если дадите карту, пан поручик, я покажу. Пан ротмистр все мне объяснил.
– Был у меня дом, но русские его спалили, как барина повесили. Но там дорога идет к такой часовенке, и где в полдень на Вознесение тень упадет, там и копать. Три талера серебряных там спрятано.
– Понятия не имею, что уцелело. Но знаю, что на черный день всегда было припрятано немного денег в тайнике под порогом. Нужно поднять средний кирпич и сдвинуть. Там должна быть железная коробка.
– А, пан поручик… На том свете как оно будет? Родителей своих встречу? Что-то боязно.
