– Не знаю, сынок. Наверняка встретишь. Но хуже, чем тут, не будет точно.
Не знаю, сколько это продолжалось, но прежде чем меня полностью оставили силы, раздались выстрелы, крик и яростная канонада, а затем взрывы гранат.
Гром забежал лишь на секунду, схватить стоявшую у стены большую немецкую штурмовую винтовку.
– Сидите тут и не высовывайтесь! Мы их задержим!
– Пан ротмистр! Я вас переведу!
Он покачал головой.
– Мне людей тут бросить? Да вы что! Впрочем, я все равно остаюсь.
– Зачем, ради всего святого? Ваше место по ту сторону.
– Мое место здесь. Пока здесь творится ад, я не отступлю. Похоже, уже просто не могу иначе.
Он выбежал наружу, в оглушительный грохот выстрелов, взрывов и криков.
Долго я выдержать не мог. Хуже всего в такой ситуации сидеть словно крыса в норе и ждать приговора.
Стрельба сперва напоминала яростное стаккато, потом все реже, и наконец стали слышны лишь одиночные выстрелы.
Все более редкие.
Я окинул взглядом землянку в поисках какого-нибудь оружия и нашел немецкий пистолет-пулемет МП-40, несправедливо именуемый шмайсером. До сих пор мне доводилось видеть подобные ему только в кино. Схватив его и удивившись, что он такой длинный и громоздкий, я оттянул затвор и поискал что-то вроде предохранителя.
Осторожно приоткрыв стволом сколоченную из досок дверь, я выглянул из землянки.
Лагерь усеивали тела, над которыми поднимался туман и клубы дыма. Они лежали повсюду, неподвижные и исковерканные. Чем ближе к землянке, тем их было больше, а у порога возвышался настоящий завал из трупов. На ступеньках я нашел лишь согнутую как рогалик штурмовую винтовку и фуражку с орлом.
Посреди лагеря стояли Плакальщики. Впереди – самый рослый, как обычно в черном капюшоне, со спрятанными в рукавах ладонями. За ним – еще четверо, с факелами в руках.
Подняв оружие, я дрожащим пальцем нашарил спуск. Все-таки они до меня добрались, теперь мне не ускользнуть.
Прежде чем я успел моргнуть, монах резким размашистым движением метнулся ко мне и уперся грудью в дуло.
Я нажал на спуск, но, прежде чем изогнутый кусочек металла успел дойти до упора, раздался треск. Дуло покрылось ржавыми пятнами, которые поползли в мою сторону, облепляя патронник и магазин словно лишай. Пятна сменились ямками, затем дырами, оружие развалилось на мягкие хлопья ржавчины и рассыпалось, превратившись в то, чем оно было на самом деле – горстью окиси железа и рыжей пылью на моих ладонях. Прошлым. Старым следом на земле.
Конец.
Мне конец.
Монах забрал Ка оружия, а теперь заберет мое.
Повернувшись к своим, он что-то быстро и неразборчиво сказал на каком-то старом языке, из которого я понял только «сам», «говорить» и «время». Я даже не сумел опознать, арабский это, арамейский, древнегреческий или латинский жаргон. Знал лишь, что часть звуков мне знакомы.
Плакальщик слегка подтолкнул меня и вошел следом в землянку, закрыв дверь.
Я сел. Здесь было так тесно, что почти невозможно стоять. Монах заполнял собой вход, заткнув его словно черный валун. Мне стало душно, как в мешке для трупов.
Втиснувшись за стол, он сбросил капюшон. Я судорожно вздохнул.
Он выглядел будто изваяние из маленьких кусочков потрескавшегося старого гранита. Словно живая, очень старая и выветрившаяся скала.
– Феофан… – прошептал я.
– Значит, ты слышал о Феофане, – проговорил он скрежещущим голосом, будто эхо со дна пещеры. – Нет. Я не Феофан. Я отец Иоанн. Притворялся католическим монахом, но на самом деле мое братство – орден Терний. Я его Великий Пресвитер. Уже много лет. То есть был, пока не умер. Я сделал все, как учил Феофан, и остался здесь. Здесь, в чистилище! Чтобы его охранять. Я хотел это сделать и сделал. Но… скажи мне, ложный спаситель, самозванец, похититель душ, – что со мной стало?! Во что я превращаюсь?!
Он протянул ко мне потрескавшуюся гранитную руку.
Собственно, он становился тем, чем себя ощущал и чем, по сути, был. Только и всего.
– Я не знаю, где книга, – сказал я. – Вся эта охота лишена смысла. Только недавно я сообразил, о какой книге идет речь. Михал наверняка ее нашел. Но я не знаю, что он с ней сделал. Скорее всего, отдал своему настоятелю. Он всегда поступал по правилам.
– Неважно! – крикнул монах с явными истерическими нотками в голосе. – Он не отдал ее настоятелю. Неважно. Скажи мне, что со мной происходит? Я превращаюсь в демона? Я Пресвитер! Я страж чистилища! Я не проклят! Я принадлежу к лику просвещенных! Я пережил свой гнозис, и все впустую! Явился сюда сам! Сам по себе! Не так все должно было быть!
– Добро пожаловать в Междумирье, – язвительно бросил я.
– Ты дьявол? Ты меня пленил?
– Я перевозчик. И ты прекрасно об этом знаешь.
– Я готовился к этому всю жизнь, – проговорил он по-старчески скрипучим, гранитным голосом. От всей его надменности не осталось и следа. – Я должен был сделать то, чего не достиг до меня ни один Пресвитер Братства Терний: перейти после смерти в чистилище и начать здесь служить. И я этого добился. Но я все равно измученный старик. Старик, который каменеет. Все, к чему я притрагиваюсь, распадается в пепел. Я здесь один. Один, среди темноты, пепла и пыли. Сперва я узнал о тебе, похититель душ, и понял, что ты друг монаха, укравшего книгу. Мне уже не хочется с тобой расправляться. Я хотел тебя здесь пленить и дать тебе то, чего заслуживает каждый, кто ради мамоны отменяет приговоры Всевышнего. Я хотел дать тебе терновый крест. Тот самый, который послал тебе во сне. Но я каменею и пленен в камне. В отвратительном материальном мире. Это должен был быть мир Духа, а он остается клоакой материи. Я все так же остаюсь творением увечного демиурга. И поэтому прихожу к тебе, похититель душ, и прошу. Нет – умоляю. Освободи меня отсюда! Освободи меня от камня и от этого ада. Умоляю! Я, Пресвитер Братства Терний, умоляю тебя, перевозчик. Освободи! Освободи мою искру и позволь ей вернуться к Духу.
Он сидел передо мной, склонив каменную голову, а я смотрел на него остолбенев. Сунув руку в карман болоньевой куртки, я нашел Ка сигареты и закурил. В Междумирье вкус у нее был точно такой же, как в реальности.
Старик сидел склонив голову и издавал странные скрежещущие звуки. Неужели смеялся? Издевался надо мной? До меня не сразу дошло, что каменный монах пытается плакать.
– Я думал, что встречу здесь Феофана, – сдавленно проговорил он. – Но он ушел. Написал в книге, что сделать, чтобы не попасть в чистилище, но я его не послушал. Меня погубила гордыня. Я хотел войти сюда так, как входил при жизни. Но после смерти всё иначе. Я пленен. Обречен. До меня дошло, что такое вечность. Умоляю, освободи меня.
– Сперва позволь мне перевести партизан, – потребовал я.
