Помимо всего прочего, в результате этого происшествия приехал Лайонел, который впервые узнал, что его сын – гомосексуалист. Джефф вспоминает эту встречу в характерной для него отрешенной манере:
– Он спросил меня, правда ли, что я гей, я ответил «да», и он принял это довольно спокойно. Не расстроился или что-то в этом роде. Он только удивился и спросил, почему я не рассказывал ему об этом раньше, а я ответил, что не говорил, потому что стеснялся.
Вероятно, Лайонел высказал не все, что думал на самом деле, поскольку он не был толерантен в этом вопросе и все еще полагал, что Бог не одобряет подобных извращений. Однако сомнений не вызывает следующий факт: Лайонел считал, что Джеффу нужна помощь, и он был готов приложить все усилия, чтобы помочь ему, однако в равной степени нет никаких сомнений и в том, что Джефф чувствовал скрытое неодобрение своего отца.
Поразительны по своей точности и предупредительному характеру несколько психологических характеристик Дамера, сделанных до суда над ним. Вместе с отчетами 1986 года они четко сигнализируют о надвигающейся беде. С доктором Чарльзом Лодлом Дамер проявил удивительную откровенность, сказав, что находится в состоянии серьезного психологического стресса, что он «нервничает, напряжен и подавлен» и что испытывает «глубокое чувство отчужденности». Я надеюсь, что не слишком фантастично видеть в этих словах просьбу о необходимости продолжить исследования – эдакий своеобразный «крик о помощи». В очень редких случаях защитные механизмы психики Дамера давали сбой, но, думаю, эта встреча с доктором Лодлом была одним из таких. Тем не менее ему все равно не хватило смелости окончательно сдаться по собственному желанию.
Лодл высказал мнение, что пациент является «человеком с серьезными психологическими проблемами», и дал мрачное заключение: «Нет сомнений в том, что мистер Дамер нуждается в длительном психологическом лечении».
Здесь мы впервые знакомимся с адвокатом Джеральдом Бойлом, которого нанял Лайонел Дамер, чтобы защитить своего сына от предъявленных ему обвинений. Именно Бойл запросил заключение доктора Лодла, которое затем отправил инспектору по надзору Глории Андерсон. Она, в свою очередь, запросила еще одно заключение у доктора Нормана Гольдфарба, чей прогноз оказался еще более тревожным. Их беседа состоялась через два месяца после встречи с доктором Лодлом, и за это время Дамер отбросил тот предварительный намек на сотрудничество, который демонстрировал ранее. Теперь он был «упрямым и уклончивым», демонстрировал раздражение, гнев, волнение и отвечал на все вопросы односложно. Несмотря на это, его голос оставался абсолютно лишен эмоциональной окраски и выразительности, и Гольдфарб отметил, что он «подозрительно относится к мотивам других людей» – классическая шизоидная черта. Он считал, что Дамер импульсивен, сложно справляется с разочарованием или отсрочкой самоудовлетворения, встревожен отсутствием достижений, склонен к манипулированию и эгоцентричен. Любопытно, что не было ни одного человека, кого бы он мог назвать своим другом.
Было очевидно, что Дамер способен действовать, не вызывая подозрений, но «не будет показывать остальным всю глубину, серьезность или степень своей патологии», и, как следствие, «другие люди склонны не воспринимать его поведение настолько серьезно, как следовало бы». В итоге доктор Гольдфарб назвал Дамера сильно встревоженным молодым человеком со смешанным расстройством личности: «складывается впечатление, что давление, которое он ощущает, усиливается», в результате чего «его нужно считать импульсивным и опасным».
Глория Андерсон обратилась к суду со своими собственными рекомендациями, указав на психические проблемы, от которых страдала Джойс Дамер, и на алкоголизм ее отца. Она продолжила так: «В этой семье представлено много эмоциональной нестабильности, неопределенности и изолированности между членами семьи. Джефф вырос в атмосфере, омраченной тревогой, смятением, проблемами психического здоровья и несогласием друг с другом; в семье, где все были несчастны, что и привело к разрушению самой ее структуры». Далее она процитировала слова Эвелин Розен о том, что Дамер является «шизоидной личностью с параноидальными чертами», и добавила мрачный прогноз: «Джефф не является психически больным человеком, но это всего лишь вопрос времени, и алкоголь приближает его к этому диагнозу».
30 января 1989 года Джеффри Дамер предстал перед судьей Уильямом Гарднером в здании безопасности округа Милуоки и не стал оспаривать обвинение в сексуальном насилии второй степени. Он утверждал, что накачал мальчика таблетками случайно, потому что не заметил остатки препарата в чашке, которую сам использовал до этого. Также он заявил, что был в шоке, когда узнал, что истцу всего тринадцать лет. Был вынесен обвинительный приговор, но судья отложил его оглашение на более поздний срок, так как хотел сперва ознакомиться с заключениями психологов. Три месяца спустя Дамера приговорили к году заключения с проживанием в исправительном учреждении и пяти годам испытательного срока. По предложению адвоката Бойла судья Гарднер впоследствии подписал указ, который позволял Дамеру продолжать работу на шоколадной фабрике «Амброзия» шесть дней в неделю, но Джефф должен был сообщать в исправительное учреждение о том, где он живет.
В этот же период жизни были написаны два важных письма. Первое – от самого Джеффа, в котором он высказал судье Гарднеру свое мнение о приговоре: «Сэр, я всегда считал, что мужчина должен быть готов взять на себя ответственность за ошибки, которые он совершает в жизни. То, что я сделал, – ужасно. В мире достаточно страданий, и я не добавлю к ним новых». Он просил смягчить ему приговор.
В свете того, что сам Дамер уже знал о своих деяниях, это выражение раскаяния либо крайне цинично, либо абсолютно оторвано от реальности. Сейчас он утверждает, что не писал этого письма. Его, по словам Джеффа, написал другой заключенный, мужчина лет сорока пяти или пятидесяти, который отбывал срок за ограбление и который хотел помочь другим заключенным. «Это его письмо с моей подписью. Я не написал там ни слова». – Джефф якобы просто переписал его своей рукой.
Во втором письме от доктора Лайонела Дамера, также адресованном судье Гарднеру, им выражалась обеспокоенность тем, что суд не предпринял никаких последующих действий для лечения его сына. Он писал, что узнал о сеансах психотерапии с доктором Розен, только когда Джефф уже посетил большую их часть, и был обеспокоен, узнав, что она не занимается лечением проблем, связанных с алкоголизмом. А ведь каждый раз его сын попадал в беду из-за алкоголя. «В сложившихся обстоятельствах, – писал Лайонел, – я сильно сомневаюсь насчет шансов Джеффа после выхода на свободу». В заключение он просил не рассказывать Джеффу об этом письме, – предположительно потому, что не хотел, чтобы его сын знал, что он требует для него дополнительных сеансов терапии. Лайонел трогательно подытожил свою речь следующими словами: «Я искренне надеюсь, что вы каким-то образом вмешаетесь и поможете моему сыну, которого я очень люблю и которому желаю лучшей жизни… Это, может быть, наш последний шанс».
Самый проникновенный постскриптум к этому делу дали сама жертва, Сомсак Синтасомфон, и его отец. Мальчик сказал, что после того, как Дамер покинет исправительное учреждение, необходимо следить за ним везде, где бы он ни оказался. Отец объяснил Сомсаку, что если бы он не был здоровым и крепким, то мог бы потерять сознание еще в квартире у Дамера. «Или, – подумал мальчик, – он мог меня убить». Этот мудрый и любящий совет невыносимо читать, зная, что по самому страшному и самому превратному стечению обстоятельств через два года брат Сомсака встретил Джеффри Дамера и погиб от его рук.
