По сути, фетишист – узкий специалист. Он в восторге от определенного цвета волос, стиля одежды или даже обуви. Адлер называл фетишизм «страхом перед сексуальным партнером», и это, безусловно, правда, ведь фетишист умудряется сделать так, что сексуальный партнер оказывается лишним, он достигает сексуального удовлетворения без него. В некотором смысле порнография тоже является фетишизмом, подменяя реальную вещь изображением, поэтому увлечение Джеффри Дамера грудью, животом и кишечником – яркий пример фетишистского замещения, которое заслуживает отдельного определения – «парциальность», то есть желание обладать частью, а не целым. Вожделеющего убийцу недавно начали относить к особой категории под неудобным названием «эротофонофилия»
[75], его придумал специализирующийся в этой области сексолог; данное слово не упоминалось во время судебного процесса.
Даже из этого краткого описания читателю станет ясно, что случай Дамера можно отнести к нескольким категориям этой классификации, но доминирующая в его случае некрофилия считается настолько редкой и клинически сложной, что в DSM – III-R она обозначается бесполезной подкатегорией, которую крайне сложно найти. И даже там она лишена детализации, четкого определения и, в отличие от парафилии, «не определена никак иначе».
Другими характеристиками парафилии являются ее навязчивая потребность в повторении и невозможность ее преодолеть. «Каждая форма удовлетворения требует повторения, а также развития», – писал Штекель, а незрелые попытки удовлетворения склонны к повторению чаще, потому что им требуется заново открывать для себя эйфорию первого раза как инфантильную регрессию. Штекель без колебаний определяет парафилию как болезнь. Он назвывает ее «духовным паразитом, который лишает своего хозяина способности к любой другой форме умственного напряжения»
[76]. Достаточно вспомнить слова Дамера, когда он говорил о принуждении, которое не оставляло его в покое и занимало все его мысли, чтобы понять уместность этого драматического описания.
Вернемся к показаниям доктора Берлина. Он заверил мистера Бойла, что неподобающее поведение нельзя оправдать, назвав его болезнью, но в данном случае недуг Дамера равносилен «раку сознания», «сломанному разуму». Легко предположить, что он мог запросто перестать думать об этом и все бы прошло – но не в этом случае.
– Мы не всегда можем выбирать, о чем думать, – сказал доктор Берлин.
Некрофилия не возникает в результате добровольного решения; речь не идет об отказе от других вариантов. Бойл спросил, что вообще могло стать этому причиной, и доктор Берлин не сумел дать удовлетворительного ответа.
– Мы не обнаружили причин ни в биологической, ни в окружающей человека среде, – ответил он.
Данный ответ произвел досадное впечатление, и все подумали, что доктор Берлин просто-напросто строит теории, а затем находит образцы, которые им соответствуют; он знал примеры этому явлению и посчитал, что они являются хорошим доказательством описанного им состояния. Мистер Бойл изо всех сил пытался спасти свидетеля защиты от путаницы, в которой он оказался по своей же вине («Я, наверное, слишком много болтаю», – произнес Берлин), и подвел его к выводу, на котором нужно было сосредоточить внимание присяжных, а именно к тому, что сила воли не может помочь контролировать поведение.
– Если некрофилия не является умственным расстройством, тогда я не знаю, что это.
Но мистер Макканн заметил софистику и был готов разоблачить Берлина.
В ходе перекрестного допроса Макканн сначала старался высмеять свидетеля, чтобы принизить его статус и тем самым спровоцировать ярость, которая уже кипела в Берлине. Он сообщил присяжным то, что они знали и сами – свидетель был «слишком многословен», и решил (якобы чтобы им помочь) сократить речь доктора Берлина до кратких ответов. С помощью своих вопросов он пытался дать понять, что доктор Берлин не является квалифицированным специалистом.
– Как долго вы беседовали [с мистером Дамером] об истории его семьи?
– Пятнадцать минут.
– Вы обсуждали период с рождения до восемнадцати лет?
– Я не пишу его биографию.
– Зачем же тогда говорили о его семейной истории?
– Личной истории.
– Сколько времени это заняло?
– Полчаса. В общей сложности мое исследование заняло пять часов, возможно, шесть. Я не пытаюсь уклониться от ваших вопросов.
– Запись длится четыре часа сорок пять минут. Если сорок пять минут у вас ушло на разговоры о семейном и личном анамнезе, оставалось еще четыре часа, а это значит, что на каждое убийство вы потратили пятнадцать минут.
Это явно несправедливое замечание, ибо доктор – не офицер полиции, который расследует преступление, изучая имеющиеся факты. Однако судебное разбирательство по большей части проходило таким же странным и неверным образом, поэтому на докторе Берлине быстро поставили крест и доказали его некомпетентность перед присяжными. Макканн же продолжал расспрашивать свидетеля о фантазийной жизни подсудимого.
– Его фантазии были связаны с убийствами?
– Да.
– Каким образом?
– Боже мой, я не помню точно. Сначала он фантазировал об убийствах. Меня интересовали темы, а не детали.
– Вы спрашивали, как именно убийство проходило в его фантазиях?
Окружной прокурор добивался от доктора Берлина признания, что на самом деле он не изучал значение или даже содержание фантазий ответчика, а просто поверил всему, что сказал ему Дамер. В подобном действительно можно обвинить большинство психиатров как со стороны защиты, так и со стороны обвинения, занимавшихся этим делом, но доктора Берлина особенно раздражали подобные заявления, поскольку он провел с Дамером меньше времени, чем кто-либо, из-за чего его успешно выставляли безалаберным и невежественным.
– Смешно представить, что вы смогли сделать это за четыре с половиной часа, – с пренебрежением бросил мистер Макканн.
– Я же не учу вас делать вашу работу, – парировал заметно обиженный доктор Берлин.
Мы рисковали стать свидетелями драки на игровой площадке. Затем Берлин признал, что «злится», и храбро оправдал себя тем фактом, что важно качество работы, а не количество времени, которое на нее потратили.
– Вы ставите под сомнение мой авторитет, – простонал он.
– Нет, доктор, – ответил мистер Макканн, – вашу неопытность.
Зная, что отбивающийся эксперт уже стоит на краю пропасти, окружной прокурор с неумолимой энергией воспользовался своим преимуществом. Он сказал, что свидетель «не удосужился» задать определенные вопросы подсудимому и, следовательно, не обладал необходимыми знаниями, чтобы прийти к какому-либо объективному мнению по поводу его внутреннего состояния.
