– Он говорил, что предпочитает живых людей?
– Иногда говорил.
– Какие слова он использовал?
Берлин не смог ответить и попытался уклониться. Несколько раз мистер Макканн предлагал свидетелю ознакомиться со своими записями и в торжествующей тишине ждал около пяти минут, пока доктор Берлин бесцельно шуршал бумагами. Вскоре стало очевидно, что его записи занимают всего лишь несколько страниц в блокноте. Макканн предположил, что доктор не считал нужным записывать больше, поскольку выводы Берлина основаны на его собственных идеях, а не на доказательствах. Доктор избавился от явного дискомфорта только после того, как заседание остановилось на перерыв.
На следующее утро Макканн возобновил перекрестный допрос. Доктор Берлин сменил тактику и теперь с уверенностью предлагал длинные дискурсивные ответы на вопросы, призванные выявить простые факты. Это также было не слишком эффективно, потому что сбивало с толку присяжных, создавалось впечатление, будто доктор демонстрирует свои знания, пытаясь защититься. Макканн ловко воспользовался этим и позволил ему продолжать в том же духе, а затем в конце концов убедил Берлина признать, что Дамер является лжецом.
Джеральд Бойл сконцентрировал свой допрос свидетеля на установлении того важного факта, что человек не обязательно должен быть «тупым или глупым», чтобы оказаться больным психически. Другими словами, Дамер мог являться лжецом и манипулятором, но при этом больным ментально. После этого доктора Берлина милостиво отпустили.
Выпуская из виду путаницу, которая образовалась в связи с выступлением доктора Берлина, он успешно передал идею о том, что подсудимый стал жертвой принуждения, которое остальным из нас будет трудно понять. Существуют некоторые разногласия по поводу того, является ли некрофилия истинным принуждением или нет. Классификатор DSM – III-R мягко исключает все парафилические расстройства из определения принуждения на том основании, что потакание им способствует получению удовольствия, тогда как истинное принуждение не приводит к этому
[77]. Во многом это определение представляет собой семантическую мозаику, но необходимо провести тонкую грань между действиями для облегчения мучительных (воображаемых) симптомов (например, постоянное мытье рук) и повторением опыта, который стал необходим, чтобы человек почувствовал себя счастливым (например, напиться). И то, и другое является принуждением. Принуждение не обязательно должно быть непроизвольным, чтобы оказаться реальным. В DSM – III-R нет подтверждения этому, и окружной прокурор стремился подчеркнуть, что разбирательство все-таки должно быть основано на данном документе; в противном случае, как он позже сказал на пресс-конференции, любой может заявить о принуждении и оправдать им свое поведение.
Также всем должно быть очевидно, что принуждение противоречит моральным суждениям, иначе в нем нет смысла. Если нет морального осознания противоправности своих действий, то нет и необходимости принуждать к их совершению. Человек будет действовать в моральной пустоте, кретинизме. В случае Дамера понятие принуждения является аргументом только потому, что он осознавал неправомерность своих действий. Вы вынуждены противостоять здравому смыслу, а не поступать согласно ему. Эти вопросы будут снова обсуждаться со свидетелем обвинения на следующей неделе.
Вызвало беспокойство еще кое-что из слов этого первого свидетеля-эксперта. Было ясно, что он принял рассказ Джеффри Дамера за чистую монету, что он не бросил подсудимому вызов и не ставил под сомнение его слова. Из семи психиатров, которые давали показания, шестеро также согласились с тем, как подсудимый оценивает самого себя, и только один выразил некую долю скептицизма. Я разговаривал с доктором Джорджем Палермо после дневных заседаний.
– Мне нравится Джефф Дамер, – сказал он, – но он довольно хитер. Он использует обаяние и беспомощность своего положения как оружие. Он формирует представление о себе, которое навязывает собеседникам. Вам следует быть осторожнее.
Несмотря на то что это могло быть и правдой, двуличность Дамера – черта, которую нужно изучить, а не отвергать, приняв за «оружие». Я подумал, что скептицизм доктора Палермо чрезмерен.
Кроме того, при характеристике Дамера не находилось качеств, которые сразу приходили бы на ум. Для этого он слишком пассивен, слишком застенчив; а обаяние в какой-то степени требует атаки. С другой стороны, его уязвимость невозможно было оспорить, и на второй неделе суда она стала очевидна всем. Зрители перестали воспринимать его как диковинку и постепенно стали смотреть на него как на человека. Они делали комментарии, если он выглядел уставшим или растрепанным. Даже семьи жертв, которые ненавидели его, замечали, если он не мыл голову и не менял костюм. Если лишить Дамера исказивших его прошлое драм, он выглядел явно уязвимым, даже слегка напуганным.
В нем сохранились остатки юмора. Однажды его, небритого, вели по коридору, и мимо проходящая женщина, узнав его, широко распахнула глаза, закрыла лицо руками и закричала. Невозмутимый Дамер сказал охраннику: «Думаю, мне нужно было побриться».
Он редко разговаривал со своим адвокатом, но изо дня в день послушно сидел между Венди Патрикус и Эллен Райан, односложно отвечая на обращения любой из них. Две эти женщины уже хорошо знали его. Они регулярно виделись с ним больше полугода и постепенно открыли для себя все аспекты его преступлений. Они говорили с ним дольше и чаще, чем кто-либо другой. Мисс Райан была за границей в течение года, прежде чем ее пригласили помочь с этим делом, и впервые увидела фотографии изрубленных и расчлененных тел, когда находилась в компании Дамера. Ей, крайне шокированной, пришлось изо всех сил сдерживать отвращение. Однако мисс Райан смогла убрать любые проявления эмоций со своего лица и затем постепенно самостоятельно сумела справляться с ними.
Ей и мисс Патрикус потребовалось много времени, чтобы завоевать доверие Дамера – или, скорее, научить его расслабляться в их присутствии. Сначала он вел себя как человек, который совершенно не умеет контактировать с людьми. С двумя молодыми женщинами ему было общаться особенно тяжело. Он был послушным, вежливым и любезным, но крайне необщительным. Они чувствовали, что он способен дружить, но раньше у него никогда не появлялось такой возможности. Поэтому они упорно, помимо рабочих требований, старались заставить его расслабиться, не запугивая при этом. Спустя шесть месяцев они признали, что он «хороший парень», далекий от манипулятивного лицемерия, о котором говорил доктор Палермо. Он, слегка смущаясь, беспричинно делал им комплименты: «Вы сегодня хорошо выглядите» или «Ожерелье, которое на вас надето, такое яркое». Он был похож на новичка, открывающего для себя радость социального общения. Эллен и Венди говорили, что им было приятно видеть, как он раскрывается и начинает общаться. Со своей стороны, Джеффри Дамер признался им: «Знаете, вы мои лучшие друзья за всю мою жизнь».
