Психиатры хотели обследовать Дамера (и большинство из них, кажется, записывали все, что он говорит, не беспокоясь о том, зачем он это делает), в то время как он нуждался в их помощи. Они слушали Дамера, замечали, проявляли к нему внимание. Но их беседы с ним являлись своего рода суррогатными отношениями, ограниченными как временными рамками, так и обязательствами, хотя и это было лучше, чем ничего.
Неизгладимое впечатление оставил еще тот факт, что ни один свидетель-эксперт не осмелился признать, что в чем-то не уверен. Если бы хоть один из них сказал: «Я не знаю», это стало бы яркой демонстрацией того, как сложно понять поведение человека, и облегчило бы задачу присяжным, потому что они могли утешиться этим, оказавшись в затруднительном положении. Они бы подумали, что не знать чего-то – это нормально и что их собственные заблуждения не заслуживают осуждения.
Все ждали важного человека из Калифорнии, доктора Пака Дитца, который давал показания во время судебного заседания над Хинкли в связи с покушением на президента Рейгана и стал известен благодаря своей репутации порядочного человека. Однако ждать пришлось целый день, поскольку доктор Дитц не хотел ехать в Милуоки в свой день рождения, и в это время обвинение вызвало несколько свидетелей, которые не были экспертами по данному делу. Вызвали двух начальников Дамера на шоколадной фабрике «Амброзия», менеджера банного клуба «Единорог» в Чикаго, полицейских, которые арестовывали его за правонарушения до 1991 года, человека, чистившего ему ковер, и менеджера многоквартирного дома, в котором он проживал, Сопу Принсвилла. От него мы неожиданно получили странную крупицу информации: Джеффри Дамер произвел на него такое впечатление, что однажды он даже подумал о том, что с ним можно заняться бизнесом в сфере недвижимости.
В течение нескольких дней в зале для прессы ходили слухи, что Пак Дитц записал многочасовые беседы с Дамером на видеокассету и намеревается показать их в суде. В отсутствие присяжных Бойл яростно утверждал, что подобные беспрецедентные действия подорвут прерогативу защиты решать, будет ли обвиняемый сам давать показания, – фактически это сделало бы его свидетелем против собственной воли. По мнению мистера Макканна, это дало бы присяжным возможность понаблюдать за уровнем интеллекта этого человека после того, как защита выставила его в суде «полным идиотом». Судья Грэм запретил показывать записи видеокассет; учитывая, что все судебное заседание и так транслировали по телевизору, суд принял самое мудрое решение из возможных.
Доктор Пак Дитц явился для дачи свидетельских показаний в среду, 12 февраля. Сразу стало ясно, почему его оставили напоследок: вокруг Дитца витала аура неоспоримого мастерства. Он был бдительным, дотошным, привередливым, точным, готовым терпеливо справляться со своей задачей и объяснять сложные концепции необразованным слушателям. Он был достаточно опытен и давно усвоил: если хочешь, чтобы люди хорошо тебя поняли, нужно говорить медленно, используя простые слова. С этой целью доктор Дитц давал показания так, словно диктует стенографисту, и делал паузы между предложениями, чтобы убедиться, что присяжные его поняли. Также он оказался единственным свидетелем, который честно отвечал на вопросы присяжных вместо того, чтобы рассматривать человека, задавшего ему вопрос. Присяжные стали его аудиторией, и именно им он решил посвятить свою лекцию.
Доктор Дитц производил впечатление, словно он единственный человек в стране, который может разрешить их дилемму, поскольку имел дело с экстремальными примерами поведения всю свою профессиональную жизнь и обучал других психиатров в этой области. Теперь он был профессором Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, но до этого учился в Гарварде и Вирджинии, изучал право, а также психиатрию, и трудился так, словно был «женат» на своей работе. Однако он выглядел как хладнокровный ученый, боковой арбитр на периферии жизни, а не нападающий в центре. Журнал «Нью-йоркер» однажды резко назвал его «чопорным».
Майклу Макканну вряд ли было необходимо задавать ему какие-то вопросы. Было странно наблюдать, как прокурор стал лишним, как школьник, которого выгнали из класса. Очевидно, Дитц составил для него комментарии, и ему оставалось только их прочитать.
С самого начала доктор Дитц дал понять, что не будет высказывать идеи, имеющие множество интерпретаций:
– Дамер пошел на многое, чтобы побыть наедине со своей жертвой, – сказал он, – и чтобы при этом никто их не видел.
Можно подумать, что подобная мысль слишком очевидна и не заслуживает статуса громкого заявления; в конце концов, ни один убийца не хочет иметь свидетелей. Но доктор Дитц считал, что это важная информация. Далее он перечислил все факты, по которым можно было утверждать, что подсудимый заранее продумывал преступления (совершал убийства только по выходным, заранее готовил таблетки), так он пытался доказать, что Дамер является не импульсивным убийцей, а расчетливым преступником, которому приходилось напиваться, потому что сам акт убийства был ему неприятен.
– Если бы на него действовало принуждение, ему не пришлось бы употреблять алкоголь, чтобы убить человека. Он употреблял алкоголь, чтобы перестать себя сдерживать, чтобы совершить преступление, которое он предпочел бы не совершать.
Затем свидетель продолжил объяснять, что именно имеется в виду под устрашающим словом «парафилия», используя настолько простые термины, что почти каждый был благодарен ему за это. Парафилия представляет собой «малую часть нормального поведения во время ухаживания», поскольку все мы любим смотреть на объект своей привязанности, звонить ему, прикасаться к нему, хвалить; парафилическими искажениями подобных здоровых действий являются вуайеризм, телефонная скаталогия (т. е. звонки непристойного содержания), фроттеризм и эксгибиционизм. Подобное гипертрофирование здоровой активности недопустимо в нашем обществе, и поэтому такие отклонения классифицируются как парафильные расстройства. Подсудимый страдал от трех таких расстройств – некрофилии, фроттеризма и парциализма.
Признавая то, что парафилия не является делом личного выбора («мы не можем выбирать то, что считаем сексуальным»), Дитц настаивал на том, что мужчина, страдающий этим расстройством, все еще способен решать, поддаваться ли ему парафилическим побуждениям или нет.
– Большинство парафилов никогда не действуют в отношении своей парафилии преступным путем. Парафил так же, как и любой другой человек, свободен выбирать, совершать ли ему преступление, чтобы удовлетворить свои желания. Парафилия является не более чем мотивом того, что человек хотел бы сделать. Если вы говорите, что на парафилов действует принуждение, тогда вы должны признать, что все мы вынуждены хотеть того, чего мы хотим.
Эта обезоруживающая точка зрения была дьявольски хорошо сформулирована. Однако она сильно противоречила экспертному мнению специалистов в области сексологии, но никто не стал оспаривать позицию Дитца в этом вопросе. Джон Мани писал о «парафильном диссоциативном состоянии», которое представляет собой бегство от нормального, здорового сознания к измененному, во время которого «человек может заниматься деятельностью, которая кажется целенаправленной и добровольной, в то время как на самом деле она автоматическая и непроизвольная». Подобное диссоциативное состояние проявляется эпизодически и пароксизмально (т. е. похоже на эпилептический приступ) и не имеет никакого отношения к выбору. Дамер называл это своим «настроением» или «темной стороной», говоря о тех ситуациях, во время которых он действовал на автопилоте (до 22 июля 1991 года, когда произошел некий сбой). Но доктор Мани сказал еще кое-что. По его словам, парафилия – это заболевание мозга, «вызванное неправильным функционированием его собственных химических процессов»
[80]. Доктор Дитц не только об этом не упомянул, он в принципе не обратил на данное утверждение никакого внимания.
