В стране без прав собственности или с продовольствием, принадлежащим «народу», у людей недостаточно стимулов для того, чтобы устранять порчу продуктов, прежде чем они попадут к потребителю. Тем, кто обрабатывал продукты, платили фиксированную зарплату независимо от того, насколько хорошо они обеспечивали сохранность товаров. Теоретически более тщательный контроль за сортировщиками или укладчиками мог бы уменьшить порчу. Но контроль стоит денег. Человеческие ресурсы, идущие на это, сами по себе являются недостаточными ресурсами, имеющими альтернативное применение. Кроме того, это поднимает следующий вопрос: кто будет контролировать контролирующих? Советы пытались решить эту проблему, заставляя членов Коммунистической партии сообщать о проступках и нарушениях закона. Однако распространенная коррупция и неэффективность, существовавшие даже при сталинском тоталитаризме, обеспечивают ограниченность официального контроля по сравнению с автоматическим самоконтролем со стороны владельцев собственности.
Американскому фермеру не нужен наблюдатель, который будет стоять над ним и указывать, что нужно вынуть гнилые персики из корзины, пока не испортились остальные, поскольку фрукты — его частная собственность и он не собирается терять деньги из-за того, что не уберет гниль. Права собственности создают самоконтроль, который, как правило, эффективнее и дешевле, чем контроль со стороны.
Большинство американцев не владеют сельскохозяйственными землями или урожаем, но у них больше продуктов питания лучшего качества по более доступным ценам, чем в странах, где нет прав собственности на сельскохозяйственные угодья и их продукцию и где в результате часть продуктов портится, хотя этого можно избежать. Поскольку цены на продовольствие должны покрывать стоимость всех произведенных продуктов, включая испорченные и выброшенные, цены на них будут выше там, где больше порчи, даже если исходно были одинаковыми.
Исчезновение угрожает только тем животным, которые никому не принадлежат. Полковник Сандерс не позволил бы вымереть курам. McDonald’s тоже не будет стоять и смотреть, как мрут коровы.
То же самое справедливо для неодушевленных предметов: загрязняются те вещи, которые никому не принадлежат, к примеру воздух и вода. В прошлые века разрешалось пасти овец на участках общего пользования (в общинах), и в результате животные так сильно объедали общие земли, что они становились лысыми, а у пастухов овцы были тощими и голодными. При этом соседние частные участки обычно находились в гораздо лучшем состоянии. В Советском Союзе тоже отмечалось подобное пренебрежительное отношение к земле без хозяина. По словам советских экономистов, «вырубаемые лесные площади не восстанавливались»
[105], хотя в капиталистической экономике такие действия лесозаготовительной компании на своей собственности стали бы финансовым самоубийством.
Все это разными способами иллюстрирует ценность прав частной собственности для общества в целом, включая людей, практически ее не имеющих, но извлекающих выгоду из большей экономической эффективности, создаваемой правами собственности, что приводит к повышению уровня жизни всего населения.
Несмотря на тенденцию рассматривать эти права как привилегию богатых, на самом деле многие права собственности более ценны для небогатых людей — и они часто нарушаются в интересах богатых. Хотя средний богатый человек по определению имеет больше денег, чем средний небогатый человек, в совокупности небогатое население часто имеет гораздо больше денег. Среди прочего это означает, что многие объекты собственности, принадлежащие богатым, у них выкупят в силу большей покупательной способности небогатых людей, если на свободном рынке будут превалировать неограниченные права собственности. Например, земля, занятая особняками на больших участках, может через рынок перейти к предпринимателям, которые построят на них многоквартирные дома или много домов меньшего размера, хотя все это предназначено для людей с более скромными доходами, но с большим количеством денег в совокупности.
Кто-то сказал: «Неважно, беден ты или богат, пока у тебя есть деньги». Эти слова звучат как шутка, но их суть весьма серьезна. На свободном рынке деньги обычных людей ничем не хуже денег богатых, а в совокупности их часто бывает больше. Менее обеспеченным людям не нужно напрямую конкурировать с более обеспеченными. Предприниматели и их компании, использующие свои деньги или деньги, заимствованные у банков или других финансовых учреждений, могут приобретать особняки и поместья, а затем заменять их домами для среднего класса и многоквартирными домами для людей с умеренным доходом. Конечно, поселения могут измениться так, что это не понравится богатым, но найдется много других желающих жить в новых застраиваемых сообществах.
Богатые люди часто препятствуют такой передаче, добиваясь принятия законов, ограничивающих права собственности различными способами. Например, богатые сообщества в Калифорнии, Вирджинии и других местах требуют продавать землю только участками не менее акра, тем самым устанавливая цену на дом и землю, недоступную большинству людей, и нейтрализуя более высокую совокупную покупательную способность менее обеспеченных людей.
Комиссии по районированию, законы об открытом пространстве, комиссии по сохранению исторических памятников и прочие организации также прибегают к тому, чтобы строго ограничить продажу частной собственности для целей, не одобряемых людьми, живущими в сообществе и желающими сохранить вещи в прежнем виде. Часто говорят о «нашем сообществе», хотя никто не владеет целым поселением и у каждого человека здесь только своя частная собственность. Однако такая словесная коллективизация не просто фигура речи. Нередко это прелюдия к юридическим и политическим действиям, направленным на упразднение прав частной собственности и отношение к сообществу как к коллективному владению.
Ущемляя или отрицая права собственности, состоятельные и богатые владельцы не допускают людей со средним или низким доходом и одновременно повышают стоимость своей собственности, способствуя растущей нехватке по мере увеличения населения в районе.
Строгое соблюдение прав собственности позволяло бы домовладельцам выселять арендаторов из квартир по своему усмотрению, но экономические стимулы домовладельцев противоречат этому: они должны стремиться к постоянной аренде и занятости квартир, пока жильцы платят арендную плату и не создают проблем. Арендодатели, скорее всего, поступят иначе только в случае введения контроля арендной платы или других ограничений на права собственности. Известно, что в условиях контроля арендной платы и законов о правах арендаторов они пытались заставить жильцов съехать, будь то в Нью-Йорке или Гонконге.
Когда в Гонконге ввели строгий контроль арендной платы и законы о правах арендаторов, домовладельцы по ночам проникали в собственные здания и портили помещения, чтобы сделать их менее привлекательными, а то и вовсе непригодными для жизни. Они хотели, чтобы арендаторы выехали, а пустующее здание можно было снести на законных основаниях и заменить чем-то более выгодным, например коммерческой или промышленной недвижимостью, не подпадающей под действие законов о контроле арендной платы. Естественно, те, кто принимал законы о контроле арендной платы в Гонконге, никоим образом не ставили себе такой цели. Но эта ситуация еще раз иллюстрирует, как важно проводить различия между намерениями и последствиями — и не только в отношении законов о правах собственности. В общем, стимулы имеют значение, а права собственности нужно оценивать экономически с точки зрения создаваемых стимулов, их изменения или устранения.
