– Не, это куп пудрой сделали
[76].
– Куп пудра? – переспросил я, не зная, о чём они толкуют.
– Колдовским порошком стрельнули, – пояснила Рашель.
Точный его состав был кузену неведом. Туда могла входить крупная ящерица агамонти и, определённо, жабы двух видов – crapaud bouga и crapaud de mer – жаба «морская».
– И куда наносится яд?
– А его никто не наносил. Нарцисс вышел из могилы, а если бы его отравили, он бы в ней остался.
Мои слова явно озадачили крестьянина, и я понял, что сморозил глупость, назвав веществом то, что они именуют капканом или куп пудрой, ударом колдовским порошком. По здешнему поверью в зомби превращает не особое снадобье, а магическая процедура.
Было уже два часа ночи, когда святилище покинули последние гости. Рашель также удалилась к себе, и мы с её отцом остались одни на террасе. После церемонии неминуемо следует её бурное обсуждение, наступила желанная тишина, позволяющая ловить аромат лимонных деревьев и слушать писк летучих мышей.
– А вы сегодня не в своей тарелке, – заметил Макс, снова пытаясь заговорить мне зубы. Летучая мышь залетела под навес и так же быстро исчезла.
– Может и так, – рассеянно согласился я.
– Хотите выпить?
– Да, пожалуй. За компанию. Ром со льдом.
– Как ваша работа?
– Продвигается. Рашель вам не рассказывала?
– Кое-что. Похоже, та ещё парочка.
– Ти Фамм?
– Ну, да. И тот другой.
– А знаете, Макс, ведь кто-то нас дезинформировал.
– В смысле?
– Ти Фамм была отнюдь не безобидна. Соседи её ненавидели. И сестра едва ли станет просто так выпроваживать родного брата, с которым не виделась восемнадцать лет.
– Возможно, он её напугал.
– Чем может напугать существо, лишённое воли?
Бовуар рассмеялся, но смолк, когда я произнёс последнюю фразу. Теперь он смотрел на меня по-другому, лицо служителя культа застыло словно маска.
– И каким образом, – продолжал я, – такое существо может умышленно убить заранее намеченную жертву? А именно так, со слов Нарцисса, он оказался на свободе. Как-то нелогично выходит.
– Вы ему не верите?
– Я не верю в его невиновность. Рыльца в пушку у обоих. Нарцисс сам говорил, что его судили, а потом это подтвердил его кузен.
Несколько минут Бовуар сидел молча, затем спросил непривычным тоном:
– С его сёстрами говорили?
– Только с одной – долговязой Анжелиной.
– И каково ваше впечатление?
– Властная, в курсе всех дел. Брата не переваривает.
– И никаких странностей? Постарайтесь вспомнить.
– Никаких, – я задумался. – Кроме, пожалуй, единственной. Я предложил сфотографироваться всем семейством…
– И?
– Она зачем-то надела другое платье. Другие снимались, в чём были.
– Значит, вы всё-таки заметили.
– Да, но я не…
– Ваш визит стал неожиданностью для королевы.
Он не дал мне вставить слово. Грани бокала в его руке мерцали в свете лампы.
– Чтобы понять Гаити, – произнёс хозяин дома, – надо представить себе стеклянный сосуд с водой. Вы берёте в руки сосуд, но пьёте, томясь от жажды, то, что в нём находится. «Стеклянная», внешняя оболочка Гаити – это католическая церковь, правительство, полиция, армия, французский язык и свод законов, написанных в Париже. Но французский понимает менее 10 % населения, не говоря уж про умение на нём читать. Что до католической веры Рима, официальной религии Гаити, то мы на сей счёт говорим в шутку, что 85 % жителей Гаити – католики, а 110 % – вудуисты. Медицина у нас по идее западная, вот только на шесть с лишним миллионов населения приходится примерно 500 докторов, большинство которых практикует только в столице. Со стороны Гаити может показаться очередной сиротой, подброшенной развитым странам «третьим миром», которая напрасно мечтает вписаться в западную цивилизацию. Но, как вы заметили, это не более, чем фасад. А в чреве нации творится кое-что другое. Нет, обращение Клервиуса Нарцисса в зомби не было и не могло быть лишь уголовным казусом. Ведь он сам вам сказал, что его осудили, и кто на этой земле – настоящие хозяева. И тут он не солгал. Они существуют, и их-то вам и надо искать, ведь ответы на ваши вопросы знают только те, кто на вершине тайного общества.
VI. Отрава – всё, ничто – отрава
На горизонте разливался рассвет, но море внизу отливало мрачной синевой. В воздухе царили прохлада и безмятежность. Тот неповторимый час, когда город становится другим и на улицах появляются люди, а солнце, разогнав ночные тени, румянит фасады зданий.
Как зовут того типа, я всё ещё не знал, да мне и не хотелось. Он, по своему обыкновению, появлялся словно из ниоткуда, в том же полотняном костюме, с неизменной тростью в руке, похожей на шутовской жезл, выстукивая ею по алебастровым ступеням отеля.
– А, мой друг… Вам тоже не спится?
– Сегодня ночью так и не сомкнул глаз. Недавно приехал.
– И как успехи?
Я ничего не рассказывал ему о своей работе.
– Можете не говорить. По лицу видно. Боюсь, что и у меня курам на смех. Доллары улетают на не пойми что. Тухлая коммерция, не так ли? Барышни с проспекта Карфур
[77] дают за них больше.
Тонкие пальцы убрали с пиджака поникшую розу, бросив её на соседний столик. Мне уже довелось наблюдать, как в гостиничном баре этот тип раздавал номера американской газеты со статьёй о себе. То, как этот сноб пытался себя рекламировать, было забавно и горько в то же время. Вся страна вместе с ним жаждет мирового признания. А не он ли уверял меня, когда на веранде пополудни так пекло, что «окружающему миру нет особого дела до Гаити. Таковы холодные факты, а гаитянин, в первую очередь, не терпит чужого равнодушия и чувства собственного ничтожества. Не важно, что про тебя говорят, лишь бы о тебе говорили. Может, сейчас где-нибудь в светской болтовне на вечеринке и всплывёт ненароком имя нашего острова… Хотя я сомневаюсь».
