Обезьяна, поражённая дротиком с этим ядом, утратив контроль над мышцами своего тела, сразу падает к ногам охотников с верхушки дерева. Нередко причиной смерти животного становился удар о землю, а не токсичное вещество. Химический анализ охотничьих снадобий позволил получить d-тубокурарин, мощный мышечный релаксант, широко применяемый в хирургии. Виды, выделяющие кураре – малая толика из 1800 растений с медицинским потенциалом, открытых Шултсом только на северо-западе Амазонии. Он знал, что как в соседних точках региона, так и по всему миру ждут своей очереди тысячи других видов. На их поиски он нас и посылал. Так я подошёл к важнейшему эпизоду моей научной карьеры.
В конце дня (это был понедельник в начале 1982-го) мне позвонила секретарь профессора Шултса. Я как раз читал лекции его студентам начальных курсов, и решил, что мне предстоит обсуждать успехи студентов из моей группы. Войдя в кабинет с занавешенными окнами, я застал наставника за рабочим столом. Он поздоровался, не глядя в мою сторону.
– А у меня для тебя кое-что есть. Кое-что любопытное, – он вручил мне адрес доктора Натана Клайна
[13]. Этот психиатр считался первопроходцем в области психофармакологии – дисциплины, изучающей воздействие наркотиков на мозг. Именно Клайн с горсткой единомышленников ещё в пятидесятые бросил вызов ортодоксальному фрейдизму, утверждая, что по крайней мере отдельные психические расстройства, будучи результатом химического дисбаланса, могут быть приведены в норму с помощью подходящих веществ.
Его опыты привели к разработке резерпина
[14], ценного транквилизатора, добываемого из индийского змеиного корня. Это растение использовалось в ведической медицине на протяжении тысячелетий. Прямым результатом стараний доктора Клайна стало сокращение пациентов в психиатрических клиниках США с полумиллиона в пятидесятых годах до ста двадцати тысяч в наши дни.
Однако этот успех обернулся палкой о двух концах, сделав особу учёного темой для толков и пересудов. Один научный репортёр даже провозгласил Клайна патроном всех городских сумасшедших Нью-Йорка.
Шултс вышел из-за стола, чтобы ответить на звонок. Закончив разговор, он спросил меня, готов ли я, недели эдак через две, отправиться на Гаити?
II. Там, где почти смерть
Два дня спустя на пороге манхэттенской квартиры на Ист-Сайд меня встретила потрясающе красивая особа с пышной причёской в стиле моделей Ренуара
[15].
– Мистер Дэвис? – мы с ней пожали друг другу руки. – Я – Марна Андерсон, дочь Натана Клайна. Милости прошу.
Резко оборотившись, она провела меня через белоснежный, будто бы больничный коридор в комнату, пестрящую красками. Обойдя огромных размеров банкетный стол, ко мне приблизился невысокий мужчина в полотняном белом костюме, под которым был виден парчовый жилет.
– Стало быть, вы – Уэйд Дэвис. А я – Натан Клайн. Рад, что вы смогли добраться.
Кроме нас в комнате было человек девять. Представляя каждого гостя по отдельности, Клайн делал это формально, давая понять, что никто из них не представляет интереса. Он задержался только возле старика, неподвижно сидевшего в углу.
– Разрешите познакомить вас с моим давним коллегой – профессор Хайнц Леман, бывший завкафедрой психиатрии и психофармакологии в Университете Макгилла.
– О, мистер Дэвис, – тихо произнёс профессор. – Рад слышать, что вы тоже подключились к нашей маленькой авантюре.
– Как, я уже «подключился»?
– Само собой. Впрочем, там видно будет.
Клайн проводил меня к дивану, где, попивая коктейль, болтали трое милых, но безликих дам. После короткого обмена сплетнями последовали несколько обременительные расспросы, кто я и что я по жизни. Я сбежал от них при первой возможности и, петляя между гостей, протиснулся к стойке с напитками. Комната ломилась от произведений искусства – гаитянская живопись, старинные игры и головоломки, персидский шкаф с позолотой, «рощица» незатейливых флюгеров индейского производства, подвешенные под потолком паровозики.
Огни большого города выманили меня на балкон. Низкие тучи скользили в тёмных коридорах, медленно поглощая вершины небоскрёбов, а снизу долетало шуршание шин, скользящих по мерцающей мостовой. Сквозь стекло балконной двери мне было видно, как шустро носится по комнате Клайн, выпроваживая последних гостей.
Делал он это с нарочитой бравадой старика, щеголяющего прытью не по возрасту, которую ты должен оценить. Роль врача была ему не к лицу, он больше походил на тщеславного поэта. С другой стороны, худой, высокий и хрупкий Леман смотрелся прирождённым психиатром, и меня так и манило узнать, чему бы себя посвятил этот человек в эпоху, когда люди ещё не были готовы изливать душу психоаналитикам.
Марна составила компанию отцу на пороге квартиры. Взявшись за руки, они прощались с гостями. Видно было, как она близка с папой. Взгляд отца и жест дочери последовали одновременно и выманили меня с балкона.
Когда не стало посторонних, комната как-то странно ожила. Леман, заметно расслабившись, встал в центре комнаты с ободряющей улыбкой.
– Позвольте мне прояснить обстановку, чтобы вы не подозревали неладного отныне, мистер Уэйд. Профессор Шултс рассказал нам о вашей страсти к необычным местам. Мы собираемся отправить вас на пограничье смерти. И если то, о чём вы сейчас услышите – правда (а мы почти уверены, что так оно и есть), то есть на свете мужчины и женщины, застрявшие в нескончаемо длящемся «сейчас», там, где прошлое ушло в небытие, а будущее состоит из страха и несбыточных желаний.
