Я с недоверием взглянул сначала на него, затем на Клайна, который машинально продолжил речь Лемана.
– Сложность номер один – определить, когда мёртвый мёртв на самом деле, – сказав это, Клайн сделал паузу, тщательно изучая мою реакцию на свои слова. – Точная диагностика смерти – проблема многовековая. Петрарку едва не похоронили заживо
[16]. С точной её диагностикой не всё обстояло просто у древних римлян. Писания Плиния Старшего полны сообщений о людях, в последнюю минуту снятых с погребального костра
[17]. Чтобы пресечь подобные недоразумения, римскому императору пришлось законодательно запретить предавать покойника земле ранее, чем через восемь суток после смерти.
– Что и нам не помешало бы, – вмешался Леман. – Вспомни тот случай в Шеффилде!
Ответив коллеге кивком, Клайн повернулся ко мне:
– Чуть менее пятнадцати лет тому назад группа британских медиков, экспериментируя с портативным кардиографом в шеффилдском морге, зафиксировала признаки жизни у девушки, умершей от передозировки наркотиков.
– Почти тогда же имел место ещё более сенсационный случай, – добавил Леман с улыбкой. – Причём, здесь, у нас в Нью-Йорке. Вскрытие в городском морге было прервано после первого надреза на трупе. Пациент вскочил и схватил за горло врача, который тут же скончался от шока.
Я глядел на моих собеседников, тщетно скрывая нарастающий ужас. Их голоса звучали по-стариковски обстоятельно и бесстрастно. Близость грядущей смерти пропитала их мозги настолько, что неотвратимость этого процесса стала для них забавной. Я был вынужден то и дело напоминать себе, что передо мною светила американской науки, чья деятельность удостоена наивысших наград.
– Согласно определению смерти она представляет собой необратимое прекращение жизненных функций, – Клайн, сомкнув ладони, с улыбкой откинулся в кресле.
– Но что именно следует считать их «прекращением», и как в точности обозначить каждую функцию в отдельности?
– Дыхание, пульс, температура тела, трупное окоченение… что там ещё? – неуверенно подсказал я, всё ещё не понимая, на что намекают оба научных светила.
– Когда как. Дыхание порой продолжается при неуловимых колебаниях диафрагмы. Кроме того, его отсутствие может означать «приостановку», а не полное прекращение. Что касается температуры, людей то и дело извлекают живыми из-подо льда и сугробов.
– Глаза мертвецов также не ни о чём не говорят, – добавил Леман. – Мышцы зрачка после смерти могут сокращаться часами. Разве что цвет кожи…
– Едва ли подходящий пример, – Клайн зыркнул на Лемана, недовольный тем, что его прервали. – «Смертельная» бледность у людей, имеющих от природы белую кожу, ещё ни о чём ни говорит. Относительно пульса: любой снижающий давление препарат может сделать биение сердца неразличимым. Например, при глубоком наркозе присутствуют все главные признаки смерти: внешне незаметное дыхание, вялый и замедленный пульс, пугающе низкая температура, полная неподвижность.
Плеснув себе бренди, Клайн подкрепил свои доводы цитатой из классики:
Ни теплоты не станет, ни дыханья;
Ничто не обличит, что ты живёшь
[18].
– Говорит это Джульетте брат Лоренцо у Шекспира, господа. Пожалуй, самая знаменитая в нашей литературе отсылка к летаргическому сну живой души, вызванному неподобающими снадобьями.
– Итак, – резюмировал Леман. – Удостовериться в смерти можно лишь двумя способами. Один из них, по всем параметрам непогрешимый, предписывает произвести кардиограмму и провести сканирование мозга, что невозможно без дорогостоящего оборудования. А второй, самый надёжный, это признаки разложения. Оба требуют времени.
Выйдя из комнаты, Клайн принёс один документ на французском, предложив мне ознакомиться с его содержанием. Это было свидетельство о смерти, датированное 1962 годом. Усопшим в нём числился некто Клервиус Нарцисс.
– Проблема в том, – пояснил Клайн, – что сей Нарцисс и теперь живее всех живых. Он снова поселился у себя в долине реки Артибонит, это центр Гаити. Родня в один голос твердит, что этот человек пал жертвой культа вуду, и вскоре после погребения был извлечён из могилы в состоянии зомби.
Зомби… В голову лезла дюжина банальных вопросов, но я промолчал.
– То есть живой мертвец, – уточнил Клайн и продолжил, – вудуисты верят в то, что покойников можно оживлять с целью продажи бедняг в рабство. Во избежание столь печальной участи, родные и близкие могут и «прикончить» труп своего близкого вторично, пронзив ножом сердце или отделив голову от тела, пока оно лежит в гробу.
Переводя взгляд с Клайна на Лемана, я пытался оценить степень серьёзности одного и другого. Их дуэт выступал слаженно. Клайн обрисовывал идеи на грани научной фантастики, а Леман не давал беседе выйти за рамки здравого смысла. Впечатление стало сильней, когда он тоже заговорил о зомби.
– Случай с Нарциссом не первый в нашей практике. Мой воспитанник Ламарк Дуйон ныне заведует Психоневрологическим Центром в Порт-о-Пренсе. Сотрудничая с доктором Дуйоном, мы регулярно проверяли все сообщения о фактах зомбирования. Нам не везло годы напролёт, пока в 1979 году не произошёл прорыв, и в сферу нашего внимания попало сразу несколько личных дел, лишь одно из которых касалось Нарцисса.
Самой недавней из жертв, по словам Лемана, стала некая Натажетта Жозеф, примерно шестидесяти лет от роду, якобы убитая в споре за участок земли в 1966-м году. Четырнадцать лет спустя в районе родной деревни её заметил и опознал тамошний полицейский, тот самый, что когда-то, за отсутствием врача, констатировал смерть этой гражданки.
Среди зомби помоложе фигурирует некая Франсина Иллеус, по прозвищу «Мадам Ти», которая официально умерла в 30-летнем возрасте 23 февраля 1976-го года. Перед смертью она страдала проблемами с пищеварением, и была помещена в госпиталь округа Сен-Мишель. Спустя несколько дней после выписки она скончалась в своём доме, и её смерть была заверена местной магистратурой. На сей раз всё подстроил ревнивый муж. В деле Франсины были две примечательных детали – три года спустя её узнала мать по шраму на виске, полученному в детстве, а откопанный впоследствии гроб оказался до отказа наполнен камнями.
